Звоны Второго Иерусалима

Среди зеленых крон, промелькнула шиферная крыша дома моего, не раз обстрелянная бандитами. Когда я еще вернусь к своим пенатам? И, повернусь ли вообще? Смогу ли еще хоть одним глазом взглянуть на запущенный отцовский сад?

…Уже в следующем году, гопники, получив отмашку, набросились на братца…

Со своим натуральным хозяйством, Юра, не вписался в пророссийскую военную доктрину, относительно развития украинского села. Случалось, что до этого у него взимали дань: уводили из пастбища бычков.

Тогда, стало очевидным, принятое окончательное решение — выдворить его за пределы контролированной территории.

С его исходом, жена вынуждена была распродать натуральное хозяйство, в котором он души не чаял.

…Юра попытался скрыться на благополучной Западной Украине. Не вышло. Переехал в спокойную Житомирскую область.

Брата нигде не принимали. Свой устав, не позволял ему жить в чужом монастыре.

Он явился ко мне, в Ирпень, где я тогда снимал квартиру. Женщина, с которой я в это время жил, — Жанна (поэтесса Юанна Подтоцкая, пишущая весьма приличные стихи (http://www.stihi.ru/readers.html?janin68.), — приняла его на работу (занималась ландшафтным дизайном).

Очень скоро, она вынуждена была признать свою опрометчивость. Клиенты усмотрели в его глазах: лишь отражение реликтовой зависти. То, что он культивировал в окружающих, расцвело в нем самым пышным цветом. А ведь, говаривал мне, что внутреннее никак не проявляется в человеке. Еще и как, проявляется!

«Это же какое-то недоразумение! — жаловалась, мне, Жанна. Метафоричность мышления, управляет эмоциями поэтесс. — Он остался в своем, сельском мире. Чувствуется какая-то, детская, нереализованность в этом человеке. От этого — неодолимая зависть. Он пытается советовать, когда надо, тупо, вкалывать. Клиенты, на него, жалуются. Это очень солидные люди. У каждого — определенный вес в этом обществе. С целыми табунами прислуги. Какие вы, оба, разные…»

Неожиданно, Юра приобрел обычную хату, на забитом хуторе, в Черниговской области. Судя по всему, — это была отчаянная попытка, спрятаться от внутреннего страха, уничтожавшего его.

Откуда, в скором времени, перебрался в Сумы, упросив меня съездить на этот хутор, что — рядом с Бахмачем.

В средине весны, я предпринял вояж на этот хуторок. Эта поездка открыла мне, что у его страха — глаза огромной величины. Хутор существовал без всякой связи с внешним миром.

Сосед, очевидно, единственный проживающий гебнюк (какой населенный пункт без этой гниды?), попытался выяснить причины очередной склоки в Киевраде. Он пристально следил, оказывается, за украинской политикой. Я это выяснил, когда ходил приглашать его в братову хату, чтоб распить привезенную бутылку водки: на крыше у него торчала спутниковая антенна. По его мнению, каждый прибывший из столицы прилично одетый гражданин, должен жить политикой. Естественно, что никакого отношения к коррупционным скандалам в Киевраде, я не имел, поэтому не торопился удовлетворять его любопытство. Там, насколько я понимал причину киевского противостояния, некий прыщ на ровном месте, Лесык Довгий, решил удовлетворить свои амбиции в кулачном противостоянии с чемпионом мира по боксу в хевивейте, претендентом на мэрское кресло, Виталием Кличко. Больше всего умиляло в этой высосанной из пальца истории, что сельский чудик, придерживался стороны вздорного мажора.

3

«Здоров! чи ты ищэ жывый? Чы, як?» — Слышится, в трубке мобильного телефона, голос моего братца. Такое обращение может сбить с толку любого, если ему не приводилось выживать в условиях села. У меня богатый опыт — поэтому я глубоко не вникаю в суть подобного обращения. Соматическая сущность приема, усиливает агрессивный рефлекс нападающего; помогает ему захватить пространство для общения, осуществляя давление на панцирь внутренней защиты собеседника. В условиях села приживались особи, прошедшие качественную подготовку в пенитенциарных заведениях (в советской казарме). Насилие и садизм, в подобных учреждениях, составляют свод неписанных законов (понятий). Коммуно-гебистская фронда во власти, насадила отношения в наших селах — армейской казармы и тюремной камеры. Братец, я догадываюсь, хотя и не говорю ему и никому, по некоторым причинам, был «завербован» в стукачи бывшим директором школы, сексотом Петруней, что позволило ему поступить в вуз, сделавшись опорой любого пророссийского проекта. Завербовавший его, не имел достаточного авторитета, чтоб брат закрепил за собой надежное место под солнцем.

Я буркнул что-то в ответ, и уже, было, собирался поведать братцу о крепости своего здоровья, что, мол: «Не дождетесь!», — как отвечал старый еврей на все обращения своих знакомцев. Но, — в описываемом случае, — произошла досадная заминка.

Из трубки полился пространный монолог о том, как брат удачно устроился дворником (испугался признаться в каком городе), в дачном кооперативе. Узнаю все подробности его быта. Он, оказывается, поселился в домике управления, а дешевые продукты (соленую кильку и ячневую крупу), покупает вблизи, на небольшом базарчике.