Огляделся. Страшная и величественная панорама открылась перед ним. Панорама заброшенного, покинутого, печального города, стены которого были строго ориентированы на север, юг, восток и запад, образуя правильный квадрат. Вот она, «азиатская Помпея»!
Козлов определил местоположение города, его высоту над уровнем моря, измерил высоты и толщину стен, их протяженность. Дал название двум центральным улицам: это Торговая, а это ― Главная...
Город-крепость до сих пор сохранил мощные глинобитные стены. Высота их достигала 6 ― 8 метров, а толщина у основания ― 4 ― 6 метров. Длина каждой стены оказалась не очень большой ― 355 метров. Первооткрыватели очень волновались.
Петр Кузьмич Козлов перевернул еще одну страницу своего дневника.
«С самого приезда мы не могли уравновеситься, брались за одно, за другое, за третье, жадно схватывали то один найденный предмет, то другой».
А обнаружено было многое: черепки, бусы, серьги, молоток, монеты, бумажные деньги. На крепостных стенах ― оружие. И первые письменные документы ― три книги и тридцать рукописей. Все на неизвестном языке. Находки упаковали в десять ящиков (по пуду в каждом) и отправили на родину. В письме Козлов просил Географическое общество скорее определить ценность посылки. Козлову не хотелось покидать Хара-Хото, но нужно было продолжать путь к Тибетскому нагорью. «Грустно становилось при мысли, ― писал он в дневнике, ― что назавтра в полдень мне суждено покинуть мое детище Хара-Хото. Сколько радостных восторженных минут я пережил здесь! Сколько новых прекрасных мыслей открыл мне мой молчаливый друг!» Экспедиция продолжалась... Но в декабре 1908 года исследователю пришел ответ. Заместитель председателя Географического общества А. В. Григорьев писал, что найденные экспедицией бумажные ассигнации относятся к 1264 ― 1295 годам, находки буддийских икон проливают свет на историю буддийского искусства в XII ― XIII веках, а извлеченные из развалин рукописи, помимо китайского языка, написаны «на языке неведомом, по крайней мере, прочесть их никто не умеет, хотя образцы письма и известны».
В заключение А. В. Григорьев сообщал: «Ввиду важности совершенного открытия, Совет Географического общества уполномочил меня предложить Вам возвратиться в пустыню Гоби и дополнить исследование недр мертвого города. Не жалейте ни сил, ни времени, ни средств на дальнейшие раскопки».
И Козлов ничего не пожалел. А трудностей было немало ― тяжелый переход к Мертвому городу через пустыни (30 вест в день!), месячные раскопки, когда температура воздуха в тени достигала 40 градусов, а песок нагревался до 60.
Раскопки привели к замечательному открытию. В черте города и за его пределами находились памятники буддийской архитектуры ― ступы, или, по-монгольски, субурганы (в них хранились священные реликвии). Один из них, названный «Знаменитым», подарил экспедиции целую библиотеку. Книги лежали в одиночку и кипами, плотно прижатые друг к другу. Несколько найденных книг тщательно завернуты в шелковые ткани. Так же хранились и клише, и ксилографические доски.
Заглянем в дневник Козлова.
Все книги сносили к лагерю, расположенному в городе. Здесь их очищали от пыли, сортировали и готовили к упаковке. Работы напоминали разбор и приведение в порядок древней библиотеки, только сваленной в одну кучу и смешанной с песком.
Книги поражали своей сохранностью: не только бумага, но и ткани ― шелковые обложки книг ― были в хорошем состоянии, хотя и пролежали в песке 700 лет.
Библиотеку доставили в Петербург, привели в порядок. Она и сейчас хранится в библиотеке Ленинградского отделения Института народов Азии, внимательно изучается.
Немногим путешественникам выпало счастье совершить такое открытие, как неутомимому русскому исследователю.
«...Таких счастливых минут я никогда не забуду, как не забуду в отдельности сильного впечатления, произведенного на меня и моих спутников двумя образцами китайского письма на сетчатой материи, ― с волнением писал он о сокровищах «знаменитого» субургана. ― Когда мы раскрыли эти образцы, перед нами предстали дивные изображения сидячих фигур, утопавших в нежно-голубом и нежно-розовом сиянии. От буддийских святых веяло чем-то живым, выразительным. Мы долго не могли оторваться от созерцания их ― так неподражаемо хороши они были... Но стоило только поднять одну из сторон того или другого полотна, как большая часть краски тотчас отделилась, а вместе с ней, как легкий призрак, исчезло все обаяние, и от прежней красоты осталось лишь слабое воспоминание».