Звуки, которые нас окликают

«Возле подъезда я видела котёнка. Рыжий грязный комок, но живой и милый. Я не готова за ним ухаживать. Но его крик обязательно кого-то привлечёт и ему скоро помогут. Наверняка…»

Отсутствие материальной и социальной стабильности.

Внешнее давление.

Сокрытие тайной связи.

Яростное сопротивление самой мысли стать матерью.

Боязнь ответственности, медицинские показания…

Мало ли причин есть у женщин. Но это всегда — страх.

«…и с тех пор каждую ночь во сне я еду на красной Nissan Micra, и в руке у меня горячий бургер, и шею жжёт новая татуировка, и на соседнем сиденье спит большой рыжий кот…»

Про выбор моей мамы я узнала в двенадцать. Не отец, а она сама — я уверена — сказала последнее слово, оставив в семье нас с братом двоих. Она у меня врач и решает холодно. Когда я везла кота к ветеринару с неизвестной болячкой, она спокойно сказала: «Надо будет — усыпляй, не тащи домой». Взвешивать и действовать без эмоций — в этом она.

Сейчас я думаю о своём живом брате, и совсем не думаю о том, которого нет. Такие же серые глаза, может, выше меня, но ниже брата, гуманитарий или технарь? У меня на его счёт нет никаких эмоций. По поводу самого факта аборта нет никаких эмоций.

Я думаю только о маме, её чувствах, мыслях, эмоциях. Какие последствия имеет её выбор? Неужели она никогда не…?

Я прощаю моей матери страх. Она никогда не заговорит со мной об этом.

«— Отче, я ожидаю ребёнка, а у нас уж и так четверо детей; коли пятый родится — не проживём. Благословите сделать аборт.

— Вижу, живётся вам непросто, благословляю вас убить своего ребёнка. Только убивайте старшую дочь, ей ведь уже пятнадцать лет: чай, пожила уже на свете, кое-что повидала, а тот кроха и лучика солнечного ещё не видел, несправедливым будет лишать его этой возможности».

Ребёнок не дар божий, а биологическая закономерность. И не суметь обеспечить ребёнка — заморить голодом, оставить без образования и так далее — не лучше аборта.

Может ли общество, поместившее современную женщину в трудные условия жизни, запретить ей делать выбор? Сейчас не выйдешь в поле, да не поставишь сруб, да огород на всех не засадишь…

Мать осознаёт, что увидит её ребёнок кроме лучика солнца.

Она вправе решать.

«Прости меня. Так интересно, кем бы ты вырос?»

***

Настя, 12 лет:

— Я люблю зиму! Зимой я становлюсь ребёнком.

— В смысле, а до этого ты кто?

— А до зимы я дебил.

НЕ ЕШЬ МЕНЯ

Грустно тебе? А хочешь, кое-что расскажу?

Мой знакомый однажды начал интересный флешмоб: каждый день следовало под хештегом рассказывать, что у тебя произошло хорошего. Я поёрничала, спросила, что же мне делать, если у меня все дни целиком отличные, трансляции проводить?

Зря я так, конечно.

Через день после того разговора мне директор на работе предложение сделал. Предложил уволиться «по собственному». Я сразу написала тому знакомому, со флешмобом: — Зацени прикол: только я тебе похвасталась счастьем, меня увольняют.

А он мне в ответ:

— Зацени прикол: я сделал себе амулет, который делает явным то, что от меня скрыто, так узнал, что у меня простатит.

Посмеялись с ним тогда, повздыхали, да делать нечего.

Чтобы уйти от уныния, я пробую обесценить свои мелкие беды, вспоминаю что-то более крупное, больнее, острее, хуже. Чтобы кошки на душе улеглись, думаю о чём-то глобальном, например, о стихиях.

Молодость моего папы прошла в городке Южно-Сахалинске, на самом крупном острове России. У него сохранилось множество воспоминаний, связанных с Сахалином, и самые яркие из них (мокрые, влажные) — о воде.

Через остров переглядывались два крупных моря — Охотское и Японское, они тянулись друг к другу через горы многочисленными реками, перебрызгивались источниками.

Весь отдых проходил у воды: в любое время года удили гольца, мальму, кумжу, летом наблюдали, как оживают реки, наполненные блестящими рыбинами, которые шли на нерест.

В моём детстве папины рассказы о Сахалине звучали сказкой:

«Все водные источники для нас будто сливались в один одушевлённый образ, некую героиню, со своим характером, желаниями, настроением. Для каждого она выглядела особенно: для тех, кто ходил далеко в море — старухой, седой, мудрой, спокойной, волны представлялись морщинами, а туман над ними — белой поволокой старческой слепоты; для огородников вода была спорой помощницей, терпеливой, работящей, полной сил женщиной; а для меня — всегда девчонкой, звонко поющей по округе».

Я отчётливо представляла тогда далёкую чужую весну, время, когда на Сахалине разливались реки, и вода-озорница быстро бежала по улицам, играла с мальчишескими корабликами, бумагой и палками. Любопытная, она заползала в подъезды и будто слушала: чем живут люди в городе.

В один год, рассказывал отец, серо-зелёная речная вода поднялась аж до последней ступеньки подъездной лестницы, до самой площадки первого этажа его дома, и стояла так целую неделю, не решаясь ни зайти в гости, ни уйти восвояси.