1000 не одна боль

А потом снова смотрел на ее лицо и противоречил сам себе. Нет. Не ужасна, а красива, как первый снег, как ночное небо, которое укрыли от него и спрятали под тонкими веками и белоснежными пушистыми ресницами. И Аднан не мог даже представить, что после этих жутких двух ночей борьбы его девочка все же не сможет противостоять и уйдет от него. Ускользнет, как песок сквозь пальцы. Но разве не его называют самим дьяволом, разве он не сможет сжать в кулаке проклятую горсть собственного счастья?

Но он запрещал себе даже мысль об этом допустить. Когда-то его мать говорила, что в ее стране не принято думать и говорить о плохом. Что если произнести плохое вслух оно обязательно случится. И он верил… и в то же время ужасно боялся, что его мама куда-то исчезнет, что он слишком сильно ее любит и что-то злое ее сможет у него отобрать. А потом клял себя за то, что так думал ведь мама говорила, что нельзя призывать плохое… Но, когда стал взрослым понял, что плохое призвать невозможно, все зло живет в самих людях, и они изрыгают его наружу рано или поздно, в открытую или за спиной. Маму Аднана убила человеческая зависть, ревность и злоба. И отец не смог ее уберечь и спасти… или не хотел. Смерть матери Аднан ему так и не простил… а сейчас понимал, что он сам не лучше своего отца. Такой же эгоистичный и недальновидный идиот, который забыл, где живет на самом деле зло и на что оно способно. Но были мгновения, когда внутри задыхался от паники тот самый мальчик и изо всех сил гнал от себя плохие мысли, верил, что если не думать, то выживет его белоснежная Зима.

Аднан ненавидел ждать. Всю свою жизнь он ничего и никого не ждал. Если только выжидание не являлось его личной военной стратегией. И ибн Кадир мог только слушать слова старой Джабиры. А она уверяла его что кризис миновал и Альшита скоро придет в себя. А он не верил, смотрел на ее бледное лицо, на подрагивающие веки и хотел орать от бессилия. Ложился рядом с ней, чтобы снова и снова гладить ее скулы и шептать ей по-русски каждый раз одно и то же.

— Не отпущу тебя… слышишь? Никогда и никуда не отпущу, никому не отдам. Изрежу себя на куски, чтобы с тобой от боли корчиться, но не отпущу. Люблю тебя… слышишь, упрямая, ледяная, жестокая девочка. Люблю тебя. Открой глаза… посмотри на меня. Назови, как хотела назвать когда-то. Пусть не сегодня, не завтра. Тебя веками ждать готов. Только открой глаза, умоляю.

Он никогда и никого не умолял. Не просил. А ее впервые жизни молил и не жалел ни об одном сказанном слове. Ему даже казалось, что пока она слышит его голос у него есть надежда. Когда все же уснул, измучанный двумя сутками ожидания, среди ночи подскочил как ошпаренный, чтобы с ужасом прислушиваться к ее дыханию.

Она вернулась неожиданно и даже страшно, сначала выгнулась дугой, широко открыв рот и хватая воздух сухими губами. Ни крика, ничего, только это дыхание ненормальное и судорожные попытки заглотнуть побольше воздуха. От ужаса у Аднана свело все тело, он подхватил ее, удерживая в объятиях и всматриваясь в лицо, глядя на то, как хаотично вздымается и опускается ее грудная клетка пока она наконец-то не сделала глубокий вдох уже без хрипа и не выдохнула, ослабевая в его руках и заставляя ледяной пот градом покатиться по спине.

Аднан с облегчением положил ее обратно на шкуры и прилег рядом, закрывая глаза и ощущая, как безнадежная усталость накрывает его с головой. А потом почувствовал, что она открыла глаза. Почувствовал и все. Вскочил как ошпаренный, склоняясь к ней, облокачиваясь на руку и лихорадочно всматриваясь в ее лицо. Чувствуя, как внутри все замирает, когда тонкие веки приоткрываются и он видит эти темно-синие глаза полные боли и отчаянной усталости. Он хотел закричать и не смог только судорожно выдохнул и замер не в силах даже моргнуть, чтобы не упустить момент ее пробуждения. Наверное, он улыбался… скорей всего улыбался, потому что потом физически ощутил, как эта улыбка слазит с его губ вместе с мясом, потому что она двинула губами, но не сказала ни слова, не пошевелилась, не двинула даже пальцем, а из глаз по щекам потекли слезы… И он все понял. Права была старая тварь… Праваааааа, чтоб ее дьявол разорвал. Рывком приподнял Альшиту и к себе придавил, впиваясь руками в волосы и пряча ее лицо за воротом своей распахнутой рубашки.

— Все хорошо будет, я тебе обещаю. Все будет хорошо.

На улицу выскочил, чтобы воздух ртом хватать и не чувствовать ни одного вдоха и выдоха. К ведьме подскочил и за плечо к себе развернул.

— Я предупреждала…

— Плевать. Ты скажешь, как поставить ее ноги. Ты, сука старая, в лепешку расшибешься, но поможешь мне ее заставить ходить, говорить и двигаться.

— Помогу….может и случится чудо.

— Чудом будет, если ты останешься цела. Я за каждый день без успеха с тебя квадрат кожи срезать буду!

Но знахарка даже глазом не моргнула.