1000 не одна ложь

От моего хохота она вскрикнула, а мой так называемый друг подскочил, шарахаясь от постели назад, и хотел прикрыть свой вздыбленный член руками…

— Руки опустил. Не то я отстрелю тебе яйца. Голый ты нравишься мне намного больше… и ей. Да, Фатима? Тебе нравится голый Рифат?

Я поиграл с пистолетом, направляя дуло то на голую женушку, то на него. Ошарашенного и какого-то жалкого в этот момент. Кажется, они действительно считали меня мертвым. И даже отмечали это событие в моей постели.

— Он это сделал насильно… Ээээто не я… не я. Он ворвался ко мне в комнату и… насильно. Он убийца. Угрожал мне. Ножом. Клянусь, Аднан.

Я поморщился… Знакомая песня до оскомины на зубах. Знакомая и осточертевшая за все эти годы.

— Рот закрой и накинь на себя что-то. Мне мерзко на тебя смотреть.

Повернулся к Рифату и засмеялся громче, когда увидел, как опало его достоинство и как он оглядывается по сторонам в поисках то ли одежды, то ли оружия. Что-то мерзко сковырнуло внутри и засаднило, а ведь я эту мразь считал своим другом…

— Ну вот теперь мы точно знаем, кто носил тебе еду, да, брат? Знаем, кого именно ты трахал в своем сарайчике.

— Твою суку белобрысую трахал.

— Скорее, представлял. Правда? Какая у тебя ужасная карма, Фатима. Каждый, кто тебя имеет, представляет на твоем месте другую.

Рифат смотрел на меня с нескрываемой ненавистью и молчал.

— Сейчас мне не нужны ответы на мои вопросы. Я задам их потом. Когда у меня будет время отрезать от тебя и от нее куски кожи и вскрывать вам брюшину, чтобы наматывать кишки на раскаленные щипцы.

— Нееет, — Фатима, широко распахнув глаза, бросилась на колени и поползла ко мне… — нееет. Это не так. Я не носила. Меня заставили. Рамиль заставил. Сказал, если не соглашусь, меня будет ждать участь Заремы. Ты… ты был занят своей шармутой…

Я не дал ей договорить и ударил наотмашь так, что из носа потекла кровь, и она отлетела назад.

— Не смей произносить это слово по отношению к НЕЙ. Не смей даже думать о ней и марать ее даже своими мыслями.

— Как скажешь, Господин, как скажешь. Я на все готова… я буду ползать у твоих ног и целовать твои следы, только пощади.

Она вызывала у меня непреодолимое чувство гадливости, как слизняк, на который мерзко даже наступить, но еще больше гадливости во мне вызывал он. Бывший друг. Тот, с кем я делил кусок хлеба и раны на двоих. Тот, кому доверял свою спину и самое дорогое, что у меня есть.

Я обошел его со всех сторон и остановился напротив. Но в этот момент дверь распахнулась, и на пороге появилась служанка и громко крикнула.

— Он умирает… Кадир умирает. Врач так и не приехал. Все собрались у его покоев. О, Аллах.

При виде меня ее глаза широко распахнулись, и она прижала ладонь ко рту. Я не успел даже отреагировать, как почувствовал удар по руке, и пистолет отлетел куда-то в сторону. Рифат набросился на меня диким зверем. Но я был слишком зол, слишком взбудоражен и ослеплен яростью и ненавистью, что сам не понял, как выхватил кинжал и вогнал ему в бок. Молниеносно быстро. Так быстро, что этого не понял даже он, пока не рухнул на колени, глядя расширенными от ужаса глазами на рукоять, торчащую из собственного бока. А я обернулся к служанке.

— Где мой отец?

— Таам… у себя…

Я выскочил из спальни и бросился по ступеням вниз, сломя голову, с окровавленными руками и бешено бьющимся сердцем в груди. Выскочившему мне навстречу начальнику охраны я дал распоряжение взять под стражу Рифата и Фатиму и закрыть в подвале.

* * *

Они все собрались у его постели, как вороны возле добычи, готовые выклевать ей глаза и поживиться ее плотью, едва она перестанет представлять опасность.

Когда я растолкал их в стороны и бросился к отцу, то от пережитого шока при виде меня их всех парализовало. Особенно старую Фатиму, ее желтое лицо перекосилось так, что казалось вот-вот облезет с костей дряблая кожа.

— Где врач? Почему до сих пор нет врача?

— Он в дороге, — ответил кто-то, пока я осматривал лицо отца и прощупывал его пульс. Как же он похудел за это время, осунулся, постарел. Словно все годы разом обрушились на его тело и отобрали все силы. Его волосы стали белоснежными, а глаза ввалились в глубокие ямы. Я схватил его за руку и поднес ее к губам.

— Папа, — тихо позвал его по-русски, как когда-то в детстве, — ты меня слышишь? Это я.

Холодные, истонченные пальцы слегка пошевелились, но отец глаза так и не открыл. Он лишь выгнулся и застонал от боли, закашлялся, и на губах появилась кровавая пена. Я обернулся к женщинам и обвел их яростным взглядом.

— Откуда едет ваш врач? Кого вы вызвали?

— Твой отец умирает, Аднан. Встреть его смерть с достоинством, не вызывая шарлатанов, которые продлят его агонию.

Сказала Фатима и сложила руки на груди.

— Это не тебе решать, — прорычал я и повернулся к поверенному отца, он стоял у постели бледный, с испариной на лбу и не сводил глаз с Кадира.

— Когда вызвали врача?

— Больше часа назад, — ответил он и даже не поднял на меня взгляд.

Твариии. Больше часа назад. Ложь. Никто и никого не вызывал. Старая сука хочет его смерти. Она все затеяла.