101 разговор с Игорем Паниным

– Возможно, но в «День поэзии» у него могли взять один, максимум два текста, а в «Метрополе» был большой блок его стихотворений… Так вот, после выхода альманаха разразился грандиозный скандал, и мне вернули рукопись книги. Так что первая моя книга под названием «Имена мостов» вышла только в 1984 году, причём помог совершенно чужой человек – поэт Егор Исаев, который в те времена возглавлял редакцию русской советской поэзии издательства «Советский писатель». А мне было уже 49 лет! С тех пор я часто издавался, у меня сразу стали выходить книги, и вышло их немало, и у нас, и за рубежом, в том числе и в переводах. Я получал разные премии: Государственную, Пушкинскую, несколько международных. Но от долгих лет борьбы за публикацию остался очень тяжёлый осадок. С другой стороны, я не вошёл в советскую издательскую «машину», не стал «строчкогоном». Занимался кино, журналистикой, переводами, объездил весь Советский Союз, да и свои стихи продолжал писать. Но, конечно, мне досадно. Может, меня не надо было издавать в 25 лет, но ждать до 49 – это очень тяжело.

– Мемуары писать не собираетесь?

– Написал кое-что. У меня есть две книги прозы. Я много повидал людей, тесно общался с Ахматовой, был знаком с Пастернаком, а уж из поэтов 30–40–50-х годов я знал практически всех. Я написал подробно об Ахматовой, много о Бродском. Мемуаров в классическом понимании у меня нет, но если Бог даст ещё пожить, то, возможно, напишу. Делать-то мне сейчас особенно нечего…

– Вы были одним из немногих представителей либеральной общественности, кто выразил недовольство тем фактом, что в СМИ почти не говорилось о смерти Юрия Кузнецова…

– Вот этого я не помню. Может быть. Я был на его поминках в Литинституте.

Был на его последнем юбилее, хорошо о нём отозвался. И это не понравилось либералам. Но что здесь такого? Он был большой поэт, безусловно. У меня с ним всегда были сложные отношения, но он и сам по себе являлся человеком нелегким.

– В формировании и личности, и творчества автора ведь играет большую роль ещё и то время, в которое он живёт…

– Конечно, литература, как и вообще искусство, – это зеркало жизни. Она не может полностью оторваться от реальности. Во многом зависит и от экономики, и от политики, от каких-то социальных моментов. Сейчас нет таких масштабных событий, которые происходили, скажем, в начале ХХ века. Хотя массу талантливых людей тогда просто уничтожили, вот смотрите: Николай Гумилёв, Николай Клюев, Осип Мандельштам, тридцать лет не печатали Ахматову, повесилась Цветаева, я уже не говорю о самоубийствах Маяковского, Есенина… Все эти люди были как-то ущемлены, прижаты, обстоятельства их личной жизни оказались очень тесно переплетены с историей государства и с теми процессами, которые в нём происходили.

– Вот по поводу Маяковского и Есенина. Ходят легенды, что их самоубийства были подстроены.

– Это ерунда. Вы знаете, я этим вопросом очень интересовался и занимался.

Существуют же простые факты. Истории конца Есенина или конца Маяковского известны практически досконально. Я, например, лично очень хорошо знал Веронику Полонскую, которая находилась в квартире, когда прозвучал тот роковой выстрел. И когда она вбежала в комнату, то в воздухе ещё не рассеялся пороховой дым, а сам Маяковский ещё дышал. Посторонних там и близко не было. И все эти дикие люди, которые говорят об убийстве Есенина, – они сами ничего толком не знают и ничего не могут предъявить в доказательство своих слов. Якобы он вмешался в партийную борьбу и имел какой-то «компромат», какую-то телеграмму – полнейшая чушь. И вообще, кто автор стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья»? Меня кто-то уверял, что это чекисты потом написали. Полный бред! Пойди, напиши такие стихи! Это же очевидно есенинская рука, какой чекист так напишет?! То же и с посмертным письмом Маяковского, будто бы Агранов его написал… Это всё смехотворно.

– Да чекисты могли бы ликвидировать Есенина и в более подходящем месте. При его-то образе жизни…