120 дней Содома, или Школа разврата

Ужин прервал наших собеседников, и за столом они были тихи и задумчивы. Но за десертом Кюрваль, разъярясь от похоти, как сатана, объявил, что хочет порушить чью-нибудь девственность и готов заплатить за это хоть двадцатикратный штраф. Он потащил было в свой будуар предназначенную ему в отдаленном будущем Зельмиру, но трое друзей встали на его пути, упрашивая не нарушать им же самим установленные правила, указывали на то, что хотя им самим не меньше его хочется преступить закон, они все же соблюдают его, и Кюрваль должен последовать их примеру хотя бы по дружбе. Спешно послали за его любимицей Юлией, и она вместе с Шамвиль и Бриз-Кюлем увела его в гостиную. Когда трое других господ присоединились к ним, чтобы начать оргию, они застали схватку в полном разгаре: тела сплетались в самых сладострастных позах, и Кюрваль уже испустил сперму. Дюрсе во время оргии насладился двумя, а то и тремя сотнями пинков в зад от старух, епископ, герцог и Кюрваль получили то же самое от прочищал. Более или менее значительной потери спермы – в зависимости от способностей, дарованных природой, – не избежал никто. Боясь повторения Кюрвалевых притязаний на чью-либо девственность, позаботились, чтобы в комнатах детей легли спать старухи-дуэньи. Но заботы оказались излишними – Юлия провела с Кюрвалем всю ночь и наутро явила его обществу в настроении самом благодушном.

День двадцать четвертый

Воистину набожность – болезнь души, и напрасно прилагать усилия излечить ее. Легче всего эта болезнь поражает души несчастных, ибо предстает утешительницей; пусть в утешение она предлагает одни химеры, но тем труднее вытравить ее из души.

Такова история Аделаиды. Чем шире картина полного разгула страстей разворачивалась перед ее глазами, тем сильнее устремлялась она к Богу-Утешителю, который, она надеялась, избавит ее в некий день от всех страданий. Никто лучше ее не осознавал всего ужаса положения; ее разум ясно представлял, что воспоследует за этим мрачным началом, какими легкими покажутся ей вскоре ее первоначальные мучения. Она понимала, что по мере того, как будут сгущаться суровые краски рассказов, будет ужесточаться, становиться все суровее обращение господ с нею и ее подругами по несчастью. Оттого-то, как бы ни предостерегали ее, она жадно стремилась к общению со своей ненаглядной Софи. Она больше не осмеливалась видеться с нею по ночам, слишком хорошо она знала, что может на них обеих обрушиться за это. Но при свете дня она при первой же возможности летела к дорогой подруге. Так было и в тот день, о котором начинает повествовать наша хроника. Она поднялась рано, пока еще спал епископ, доставшийся ей в эту ночь, и поспешила в девичью комнату поболтать со своей миленькой Софи. Дюрсе, вставший, как и положено инспектору, также спозаранку, обнаружил ее и объявил, что непременно укажет на этот проступок в своем докладе, а уже общество решит, как надо обойтись с виновным. Аделаида заплакала – слезы были ее единственным оружием – и решила, будь что будет; она осмелилась попросить своего мужа о единственной милости: не подводить под наказание Софи, ведь Аделаида пришла к ней в комнату, а не Софи к Аделаиде. Дюрсе был непреклонен: он точнейшим образом изложит все обстоятельства дела и никого покрывать не намерен. Да, трудно разжалобить надсмотрщика, главный интерес которого в том, чтобы наказать кого-либо. А наказывать Софи так приятно! С чего бы Дюрсе лишаться такого удовольствия?

Общество собралось. Дюрсе отчитался в утренней инспекции. Стало ясно, что совершен рецидив. Президент припомнил, что когда он заседал в Палате, его хитроумные собратья утверждали, что рецидив неопровержимо свидетельствует, что природа оказывается сильнее, чем воспитание и нравственные принципы, в этом человек и рецидивист, совершая повторный проступок, признает, что он, так сказать, самому себе не хозяин. Стало быть, наказание ему должно быть определено вдвойне суровое. Последовательно развивая концепцию своих былых сотоварищей, он требовал наказать обеих провинившихся по всей строгости законов. Но законы в таких случаях предусматривали предание смерти, а с этими дамами хотели еще некоторое время позабавиться, прежде чем их постигнет уготованная им судьба. Потому приняли такое решение: обеих привели, поставили на колени, прочитали им соответствующие статьи закона, дабы уяснили они, какую тяжкую кару навлекли на себя подобным преступлением. Свершив это, определили подвергнуть их наказанию втройне более тяжелому, чем то, чему их подвергли в минувшую субботу. Затем с них взяли клятву впредь никогда не повторять подобного, предупредили, что в случае нового нарушения им не избежать страшнейшей кары, и вдобавок их записали в роковую книгу.