120 дней Содома, или Школа разврата

За этой беседой и застал их Дюрсе, явившийся объявить, что завтрак приготовлен. Прошли в апартаменты девочек; там восемь очаровательных обнаженных маленьких одалисок подали им кофе. Герцог поинтересовался у Дюрсе, распорядителя этого месяца, почему кофе без молока.

– Молоко будет, как только захотите, – ответил Дюрсе. – Угодно ли вам?

– Да, – буркнул герцог.

– Огюстина, – сказал Дюрсе, – Его Светлость желает молока.

Подготовленная соответствующим образом девица приблизила к чашке герцога свою прелестную попку и выпустила из нее три или четыре ложечки отличного, без всяких примесей, молока аккуратно в чашку. Всех это рассмешило, и все потребовали молока и себе. Остальные зады были приготовлены не хуже, чем у Огюстины. Фанни добавила молока в чашку епископа, Зельмира – в чашку Кюрваля, а Мишетта угостила Дюрсе. Захотелось и по второй чашке, и четверо явившихся на смену новых одалисок приготовили четыре новых чашки тем же манером. Выдумку эту нашли превосходной, а епископ так разгорячился, что захотел заменить молоко другим продуктом, и Софи удовлетворила его желание. Хотя все девицы мучились острейшими позывами, им настоятельно порекомендовали потерпеть и для начала ограничиться лишь упражнениями с молоком. Перешли к мальчикам. Кюрваль заставил испражняться Зеламира, герцог – Житона. Пользоваться сортиром-часовней разрешили только двум младшим прочищалам, Констанции и Розетте; эта была из тех, на ком поставили опыт с неурочным кормлением. За завтраком она еле терпела, а тут вывалила кучку невозможной красоты и изящества. Все восхваляли Дюкло за найденное ею верное средство, и оно во все дни применялось с неизменным успехом. Утренняя шутка оживила обеденную застольную беседу и дала воображению повод нарисовать и другие картины того же рода; мы, может быть, будем иметь случай еще поговорить о них. Перешли к кофе, за которым прислуживали четыре предмета-ровесника: Зельмире, Огюстине, Зефиру и Адонису было по пятнадцать лет. Герцог отделал Огюстину между ляжек, вдоволь пощекотав ей анус, Кюрваль так же обошелся с Зельмирой, епископ – с Зефиром, а Дюрсе предпочел использовать рот. Огюстина объявила, что она рассчитывала, что ей как раз в это время прикажут справить большую нужду и она теперь едва удерживается: на Огюстине тоже испытали средство Дюкло. В то же мгновение Кюрваль подскочил к ней, разверзнув свой зев, и маленькая красавица наложила туда чудовищную по размеру колбасу. Президент проглотил ее в три приема, не забыв пустить по рукам занимавшейся с его членом Фаншон мощный поток спермы.

– Ну вот, – обратился он к герцогу, – теперь вы видите, что излишества ночи никак не сказываются на наслаждениях дня? А вы что-то отстаете, господин герцог!

– Сейчас догоню, – ответил тот, торопя Зельмиру, оказывающую ему ту же услугу, что и Огюстина Кюрвалю. И в самом деле, герцог в ту же минуту опрокинулся на спину, издал вопль, проглотил дар Зельмиры и метнул к потолку могучий фонтан семени.

– Ну и довольно, – произнес епископ, – пусть хоть двое из нас поберегут силы для рассказа.

Дюрсе, который, в отличие от двух первых господ, не располагал избытком спермы, охотно с ним согласился, и после очень короткого отдыха все разместились в гостиной, и Дюкло приступила к дальнейшему изложению своих ярких и развратных приключений.

– Как это так, господа, – начала эта прелестница, что на свете существуют люди, в которых разврат настолько окаменил душу, настолько притупил понятия о чести и достоинстве, что им нравится и их увлекает только то, что приносит им ущерб, позорит их и унижает. Они, говорят, испытывают подлинное наслаждение лишь на самом дне позора, оно для них только и состоит в унижении и страдании. В том, что я буду вам сейчас рассказывать, господа, на самых разных примерах я дам вам доказательства своего утверждения. Причем я не имею в виду удары, наносимые их телесной природе. Да, я знаю, что ощущения физические здесь присутствуют, но только при мощной поддержке унижений моральных, и если бы заставили страдать у этих людишек только плоть, не присоединив к этому физическому ущербу и ущерб моральный, вам не удалось бы их расшевелить.