120 дней Содома, или Школа разврата

Наши приятели решили с этого дня отказаться от ежеутренних посещений школы Дюкло. Утомленные ночными удовольствиями, опасаясь, как бы эта операция не вытянула из них спозаранку все соки, они рассудили, что церемонии эти притупляют их вкус к последующим более основательным наслаждениям, и положили, чтобы их по утрам заменяли прочищалы. Но инспекционные визиты были сделаны. Отныне достаточно было хотя бы одной девочке совершить проступок, чтобы под наказания попадали все восемь; виновницей на сей раз оказалась прелестная Софи, обычно очень аккуратная к своим обязанностям. Какими бы нелепыми они ей ни казались, она их исполняла. Однако Дюрсе, уговорившись с Луизон, ее опекуншей, сумел так ловко подстроить ловушку для девочки, что Софи была признана виновной и внесена в роковую книгу. Добрая Алина, подвергшаяся такому же осмотру, также была уличена в преступлении, и список на этот вечер состоял, таким образом, из восьми девочек, двух жен и четырех мальчиков.

Покончив с этими хлопотами, занялись приготовлениями к свадьбе, которая должна была увенчать праздник окончания первой недели. В этот день никто не был освобожден от обязанности присутствовать на публичной церемонии в часовне. Епископ в полном епископском облачении направился к алтарю. Герцог, представлявший отца невесты, и Кюрваль в должности отца жениха привели: один – Мишетту, а другой – Житона. Юную пару принарядили, но их обычную одежду поменяли: девочку нарядили мальчиком, а мальчика – девочкой. К несчастью, мы обязаны, дабы не нарушать избранный нами ход изложения, повременить с описанием подробностей этого священнодействия, но придет момент, и мы доставим читателю удовольствие увидеть все, что до поры до времени вынуждены скрыть под покровом тайны. Итак, общество перешло в салон, а в ожидании обеда четверка наших сластолюбцев, заперевшись с прелестной юной парой, приказала им разоблачиться донага и проделать все, что по своему возрасту они могли проделать для завершения брака; запрещено было лишь проникновение члена жениха во влагалище невесты, хотя инструмент Житона вполне был в состоянии это осуществить. Но нет, ничто не должно было повредить цветок, предназначенный для другого. Впрочем, все остальное было дозволено: сладкие прикосновения, жгучие ласки. Юная Мишетта пятнала излияниями муженька, а тот, с помощью наставников, преотлично щекотал свою женушку. И все же оба они слишком чувствовали гнет возложенного на них рабства, чтобы испытать доступную уже им по годам радость сладострастия.

Приступили к обеду; молодожены находились среди пирующих, и к кофе, когда все головы уже кружились от похоти, юные супруги вновь оказались раздетыми, как и прислуживающие в этот день Зеламир, Купидон, Розетта и Коломба. А поскольку спускать в ляжки стало дежурным блюдом о ту пору дня, Кюрваль взялся за мужа, герцог за жену, и оба они славно отделывали молодых. Епископ, как только кофе был подан, приступил к Зеламиру, принялся его сосать спереди, принимать от него ветры, а потом, согласно своим вкусам, вломился в зад мальчугана. Дюрсе же лакомился на свой гнусный изощренный лад задом Купидона. Между тем оба наших главных атлета, так и не облегчившись, перешли, один к Розетте, другой – к Коломбе и, поставив их по-собачьи, вставили им между ляжек, точь-в-точь, как поступили только что с Мишеттой и Житоном. Милым малюткам приказали поработать своими ручонками над концами чудовищных членов, торчавших наружу, пока распутники всласть копались в нежных, свеженьких девичьих задницах. Но спермы не пролилось ни капли: все знали, что ее надо сохранять до вечера. Вечером молодые супруги теряли свои особенные права, брак их превращался всего лишь в забавную игру. Все вернулись в свои обычные квартеты, и Дюкло приступила к продолжению рассказа.

– С вашего позволения, господа, мое сегодняшнее повествование откроет человек, чьи вкусы весьма схожи со вкусами давешнего финансиста. Это был стряпчий лет шестидесяти, который к своей причуде прибавлял одну особенность: ему требовались женщины еще более почтенного возраста, чем он сам. Герэнша отыскала для него среди своих подружек одну старую сводницу с ягодицами морщинистыми и истрепанными, являвшими собою вид много раз скобленного пергамента. Однако именно такому предмету и поклонялся наш распутник. Он опускается на колени перед этим дряхлым задом, страстно целует его; ему пердят прямо в нос, он приходит в экстаз, открывает широко рот, в него пердят снова и снова, и он ловит языком дуновения этого легкого ветерка. Между тем не в силах противиться опьянению, в которое его погружает эта процедура, он достает из штанов убогий стариковский член, такой же изношенный, сморщенный, как и божество, которому он служит. «Ах, перди же, перди, душенька моя, – восклицает он, дроча себя изо всех сил. – Перди же, сердце мое, только от твоих пердунчиков, я надеюсь, сможет выстрелить эта ржавая пушка!» Сводница тужится еще сильней, и бедняга наконец роняет на колени своей богини две-три жалкие капельки спермы.