120 дней Содома, или Школа разврата

О губительная сила примера! Кто бы мог подумать? В ту же минуту, словно по сговору, выкликают дуэний из квартетов. Хватают их за старые, изношенные задницы, умоляют о пукании, добиваются его и счастливы почти так же, как вышереченный стряпчий, если бы только мысль об ожидающих во время оргий наслаждениях не пришла им в голову. Они напоминают об этом друг другу, умеряют пыл, отпускают своих Венер, и Дюкло продолжает:

– Не буду особенно налегать на следующую страсть, – произнесла для начала эта милая дама, – ибо знаю, что среди вас мало ее приверженцев, но вы наказали мне рассказывать обо всем, и я подчиняюсь. Некий очень молодой и очень красивой наружности человек имел пристрастие сосать и лизать мне дыру во время месячных. Я ложилась на спину, раскинув ляжки; он вставал на колени передо мной и, подняв меня за поясницу, чтобы ему было удобнее, приступал к делу. Он глотал и кровь месячных, и мой сок, потому что он был настолько красив и так нравился мне, что я всегда кончала при этом. А он дрочил себя, был на седьмом небе и по виду его становилось ясно, что ничто в мире не могло бы доставить ему большего наслаждения; мощное, обильное извержение семени подтвердило это. Назавтра он встретился с Авророй, позднее с моей сестрой. Словом, за месяц он устроил смотр всем нашим шлюхам, а потом, конечно, прошелся и по другим борделям Парижа.

Но вы сейчас убедитесь, господа, что эта причуда пустяк в сравнении с тем, чем занимался другой забавник, бывший когда-то приятелем Герэнши. Этот, по ее словам, испытывал сладострастные ощущения, поедая после женских выкидышей зародыш. Всякий раз, когда такое случалось, за ним посылали, он являлся и сжирал недоношенный плод, сходя с ума от наслаждения.

– Этого-то я знавал, – объявил Кюрваль, – не приходится сомневаться ни в его существовании, ни в его страсти.

– Пусть так, – отозвался епископ, – но так же несомненно, как и существование этого человека, что я ему подражать не стану.

– Да что с тобой? – удивился Кюрваль. – Я убежден, что от этого отлично можно кончить, и если Констанция позволит мне это сделать, я слышал, что она в тягости, я обещаю ей слопать ее будущего отпрыска, словно сардинку.

– О, все знают ваше отвращение к беременным, – сказала Констанция. – Говорят, что вы избавились от матери Аделаиды, потому что она забеременела во второй раз, так что если Юлия меня послушается, она будет остерегаться.

– Да, известно, что я терпеть не могу потомства, – сказал Кюрваль, – и вид беременной самки способен вызвать во мне бешеное отвращение, но ты ошибаешься, вообразив, что я прикончил жену по такой причине. Запомни, сука ты этакая, что мне не нужно повода, чтобы убить женщину, особенно такую корову, как ты, если она принадлежит мне, и мне ни к чему ее теленок.

Тут и Констанция, и Аделаида заплакали: понемногу приоткрывалась завеса над той тайной ненавистью, которую президент испытывал к очаровательной супруге герцога, а тот, далекий от того, чтобы встать на ее сторону в этом диспуте, сказал только Кюрвалю, что и сам относится к потомству не лучше и что хотя Констанция и беременна, но ведь она еще не разродилась, так что… При этих словах Констанция залилась еще пуще, и Дюрсе, ее отец, рядом с которым она находилась, сказал ей в утешение, что если она не прекратит, то он вышибет ее за дверь пинком под зад, невзирая на ее положение. Бедняжке пришлось затаить свою печаль в сердце, вытереть слезы и лишь прошептать: «О Боже великий! Как я несчастна! Но что делать, надо смириться со своей судьбой». Аделаида тоже заливалась слезами, а герцог, бывший с нею на одном диване, старался вовсю, чтобы слезы ее лились еще обильнее. Наконец и Аделаида успокоилась, таким образом эта, несколько трагическая, но усладившая злодейские души сцена завершилась, и Дюкло возобновила свое повествование:

– В доме Герэн имелась комната, очень странно устроенная, в которой мог разместиться только один человек. У нее был как бы двойной потолок, что-то вроде очень низкой антресоли, где расположиться можно было только лежа. Здесь-то и устраивался один причудник, страсть которого мне и приходилось обслуживать. Он располагался там с девицей и лежал так, что голова его приходилась как раз напротив отверстия, ведущего в верхнее помещение. Девица, запертая с ним, предназначалась лишь для того, чтобы дрочить ему член, а я, находясь в верхнем помещении, занималась тем же самым с другим кавалером. Отверстие, совершенно неприметное, открывалось как бы случайно, а я под предлогом соблюдения опрятности, чтобы не замарать паркет, обрабатывая своего пациента, должна была постараться, чтобы его семя брызнуло аккуратно в дыру, и значит, попало бы прямо на лицо того, кто расположился под нею внизу. Так все было ладно устроено, что операция удавалась как нельзя лучше: в тот момент, когда наш забавник получал себе под нос порцию спермы, он прибавлял к ней свою, и этим все сказано.