120 дней Содома, или Школа разврата

И он помогает мне, пальцами разминая задний проход, облегчая выход; в то же время он дрочит вовсю, не сводит глаз с моей задней дыры, исходит сладострастием, приходит в совершенное исступление; его вопли, его стоны, его прикосновения – все свидетельствовало, что последний момент близок, и, повернув голову, я окончательно убедилась в этом: несколько капель спермы исторгло его крохотное орудьице в тот самый сосуд, куда я навалила порядочную кучу. Покидал он меня вполне довольный, даже заверил, что непременно окажет мне честь и навестит еще раз, хотя мне в это трудно было поверить: я-то знала, что никогда он не приходит к одной и той же девице дважды.

– Ну, это понятно, – заметил президент, целуя между тем ягодицы своей подруги по ложу, Алины. – Надо совсем дойти до ручки, вконец изголодаться, чтобы заставить дважды срать одну задницу.

– Господин президент, – вмешался епископ, – ваш прерывающийся голос говорит мне, что у вас стоит.

– Да помолчите, – ответил Кюрваль, – я как раз целую ягодицы вашей достойной дочери, а она соблаговолила отпустить мне лишь пару несчастных пердунчиков.

– А вот я куда счастливее вас: ваша почтенная супруга только что навалила мне великолепную кучу.

– Полно вам, – отозвался герцог глухим, словно из-под спуда звучащим, голосом. – Замолчите, черт бы вас побрал. Мы здесь сейчас только, чтобы слушать, а не действовать.

– Ты никак хочешь сказать, что только слушаешь? Стало быть, чтобы лучше слышать, ты подлез под три или даже четыре задницы?

– Да нет, он прав! Продолжай, Дюкло. Куда лучше сейчас послушать о непотребствах, чем самим заниматься ими. Надо поберечь свои силы.

Дюкло приготовилась было продолжать, но тут герцог разразился ревом, рычанием и чудовищными богохульствами, которыми обычно сопровождалось у него семяизвержение. Окруженный своим квартетом, он извивался от похоти, разбрызгивая свое семя: уж слишком сладко, объявил он, орудуют пальцы Огюстины. Сам же он занимался с Софи, Зефиром и Житоном теми же проказами, о которых только что поведала Дюкло.

– Черт возьми, – проговорил Кюрваль. – Терпеть не могу этих несносных штучек. По мне, кончать так кончать, а вот эта блядчонка, – и он указал на Алину, – только что ни на что не была способна, а теперь – пожалуйста, все, что вам угодно. Нет уж, я воздержусь. Сколько бы ты ни высрала, тварь, я не буду кончать.

– Ну, господа, – сказала Дюкло, – вижу, что, возбудив вас, придется мне же вас и образумить. Стало быть, я продолжу свой рассказ, не дожидаясь ваших приказаний.

– Нет, нет, – остановил ее епископ, – я-то не столь бережлив и крепок, как господин президент. Из меня сперма так и рвется вон, и я не стану ее удерживать.

Сказавши это, он явил всему собранию мерзости такого рода, изобразить которые нам до поры до времени мешает предписанная нам благопристойность; скажем лишь, что они были столь изощренны, что незамедлительно освободили епископские шулята от стеснявшей их спермы. Что же до Дюрсе, то от него, всецело поглощенного задницей Терезы, не донеслось ни звука: очевидно, природа отказала ему в том, чем она порадовала двух других, – обычно, когда она одаривала его своими милостями, он не бывал столь безмолвен. Как бы то ни было, Дюкло так продолжила историю своих распутных похождений.

– Через месяц я узнала человека, которого едва ли не силой надо было склонять к операциям вроде тех, о которых я рассказывала. Я опорожняюсь в тарелку и подношу это блюдо чуть ли не к его носу, а он сидит себе в кресле с видом полного равнодушия ко мне, будто бы погруженный в чтение. И принимается меня поносить всячески, кричит, как это я осмелилась вытворять такие вещи в его присутствии, а сам между тем принюхивается к моей колбаске, разглядывает ее да ощупывает. Я прошу прощенья за такую дерзость, а он продолжает браниться и извергается на дерьмо, лежащее у него под носом, приговаривая, что мы еще с ним встретимся и что мне снова придется иметь с ним дело.

А четвертый тип, о котором я расскажу, употреблял для подобных празднеств только женщин не моложе семидесяти лет. Я наблюдала однажды его забавы с восьмидесятилетней старухой. Он лежал на диване, а та устроилась над ним на корточках и вываливала ему на живот свое дерьмо, дроча при этом дряхлый член, из которого так ничего и не капнуло.