1221. Великий князь Георгий Всеволодович и основание Нижнего Новгорода

Ибо не десять человек было убито, не сто, а тысячи и тысячи, а всех избитых девять тысяч двести тридцать три человека. Можно было слышать крики живых, раненных не до смерти, и вой проколотых в городе Юрьеве и около Юрьева. Погребать мертвых было некому, а многие, бежавшие к реке, утонули, а другие раненые умерли в пути, а оставшиеся в живых побежали кто к Владимиру, а иные к Переяславлю, а иные в Юрьев».

Цифра в 9233 погибших суздальцев содержится в Новгородской четвертой и Софийской первой летописях. Как и то, что убиты всего 5 новгородцев и 1 смолянин. «О, велик, братия, промысел Божий! На том побоище убили из новгородцев в схватке только Дмитра-псковитина, Антона-котельника, Ивана Прибышинича-ткача, а в отряде Иванка Поповича, терского данника, а в смоленском полку был убит один Григор Водмол, знатный муж. А все остальные были сохранены силою честного креста и правдой». Сообщение явно сомнительное. Согласно более поздней Никоновской летописи, у Георгия и Ярослава Всеволодовичей было убито 17 200 человек, «кроме пешцев», а у Мстислава Удатного и Константина с союзниками – 550, «кроме пешцев». Цифры, которые приводил Татищев, – 17 250 и 2 550.

Это были русские люди, убившие друг друга в гражданской войне.

Опала. Князь Городецкий

После устроенной ими мясорубки «князья же из Ростиславова племени, милостивые и добрые к христианам, весь день оставались на месте боя. Если бы погнались за ними, то Юрию и Ярославу не уйти бы было и город Владимир бы захватили». Как нетрудно догадаться, это из новгородской «Повести». Князь же Константин, расчистивший себе таким образом дорогу к владимирскому престолу, целый день стоял у поля боя и «плакал сильно о погибели христиан».

Проигравшие же бежали с поля боя по своим столицам: Георгий – во Владимир, а Ярослав – в Переяславль-Залесский.

Бегство их описано как отчаянное и позорное. Георгий Всеволодович «прискакал во Владимир к полудню на четвертом коне, загнав трех коней, в одной сорочке, даже подседельник потерял… Во Владимире же остался небоеспособный народ: попы, чернецы, женщины, дети, и, увидев всадника, обрадовались, думали, что это послы от князя, а им ведь говорили: “Наши одолеют”. И вот Юрий прискакал один и стал ездить вокруг города, говоря:

– Укрепляйте город.

Они же, услышав, пришли в смятение, и был вместо веселия плач. К вечеру же прибежали сюда люди: кто ранен, кто раздет, то же продолжалось и ночью. А утром, созвав людей, Юрий сказал:

– Братья владимирцы, затворимся в городе, авось отобьемся от них.

А люди говорят:

– Князь Юрий, с кем затворимся? Братия наша избита, иные взяты в плен, а остальные прибежали без оружия. С чем станем обороняться?

Юрий же сказал:

– Все знаю, но не выдавайте меня ни брату Константину, ни Владимиру, ни Мстиславу, чтобы я сам мог выйти из города по своей воле.

Они ему это обещали».

Лимонов видел в этом эпизоде один из ярких примеров наличия во Владимире могучего веча, которое решает вопросы поддержки, изгнания и призвания князей. «В критический момент князь во всем зависел от решений городского веча. После неудачной Липицкой битвы в 1216 г. великий князь Юрий Всеволодович прибежал во Владимир, потеряв все свои полки. Прежде всего он собрал вече и стал у него просить помощи… Летописец превосходно рисует картину полнейшей зависимости князя от «братьев горожан», от веча, воля которого – закон не только для жителей, но и для правителя. Лучшую иллюстрацию зависимости князя от коммунального строя города трудно представить». Трактовка события весьма сомнительная.

Ярослав Всеволодович также вернулся в свой Переяславль-Залесский впопыхах, в предсказуемо скверном настроении и с жаждой хоть какого-нибудь реванша. В «Повести» читаем: «Ярослав тоже прискакал один в Переяславль на пятом коне, четырех загнав, и затворился в городе. И не довольно было ему прежнего злодейства, не насытился крови человеческой, избив множество людей в Новгороде, в Торжке и на Волоке, но и теперь, уже бежав, он велел захватить новгородцев и смольнян, которые пришли по торговым делам в его землю, и всех новгородцев заточить в погреба, а других в гридницу, где они задохлись от скопления множества людей, а иных велел загнать в тесную избу и удушил их там – сто пятьдесят человек, а отдельно заточили пятнадцать человек смольнян – эти остались в живых».

Алексей Карпов в этой связи справедливо замечал: «Вообще, в описании этой войны третий сын Всеволода Большое Гнездо изображен отъявленным негодяем, клятвопреступником и трусом. Что же касается точки зрения самого Ярослава Всеволодовича на происходившие события, то о ней нам ничего не известно, ибо Летописец ПереяславляСуздальского обрывается на событиях 1214 года».

В новгородской «Повести» судьбы великого княжения во Владимиро-Суздальской Руси вершат исключительно смоленские князья, по-прежнему преисполненные самых благих чувств и намерений.