13 странных историй о любви и смерти

Часто вечерами она приходила не одна. Скажу тебе честно, у нее было много мужчин. Она легко знакомилась, легко прощалась. Ее новый бойфренд был лысоват и не очень молод. Старше, чем она. Они пили вино, ели что-то сладкое и ложились вместе в её постель. Постель была вне поле зрения черепа. Поэтому он не видел, что там происходило. И я не расскажу тебе об этом тоже. Мы будем молчать. Я и Мартин.

В ее доме было много книг. Много книг о смерти. Я знаю, все хорошие книги в той или иной степени об этом. Но некоторые особенно. И эти особенные стояли на её полках. Не уверен, что она читала их. Может, просто покупала книжки с такими названиями? "Увидеть Лондон и умереть" "Убить пересмешника" "История с кладбищем"… и прочие. Понимаешь, какая это странная библиотека? Она, кажется, не читала ничего из того, что стояло у нее на полках, лежало на журнальном столики и на полу у дивана. Ветерок из окна перелистывал иногда страницы открытых на середине "Погребальных традиций Майя". Иллюстрация с отрезанными головами, которыми высокие худые индейцы играли в футбол, сменялась схемой ритуальных ножей, где центральное место занимали огромные щипцы для извлечения печени. Увлек ее инструмент или понравились мускулистые обнаженные тела игроков? Я не знаю. Мартин, считал, что она остановилась на второй главе и до отрезанных голов ещё не дочитала.

Череп обживался. Знакомился с ее домом, друзьями, привычками. Присматривался к ней. Однажды, когда она снова ждала своего бойфренда и задумалась возле полки с черепом, он шепнул – "Милая, ты не могла бы повернуть меня немного вправо? Мне совсем ничего не видно". Очень длинная мысль для черепа. И неожиданная для неё. Думаешь, что она сделала? Она наклонилась к Мартину внимательно посмотрела в его матовые белые пустые глазницы. И немного передвинула его вправо. Теперь её постель была перед Мартином. Никаких преград. Потом она положила свою теплую мягкую руку на затылок черепа. Слегка сжала. Мартин почувствовал это. Нежно провела по его безупречно ровному белому лбу, остановив на мгновение кончики пальцев на его губах. На том месте, где череп представлял свои руки губы, конечно.

Да, она была странной. Она доверяла черепу. Она была с ним добра. Ты знаешь многих, кто добр с черепами? Нет? Я знаю только её. Может быть, поэтому он так полюбил её? Своей чистой, белоснежной, как скатерти Marriott, гипсовой любовью.

Ее лысеющий бойфренд сменился, худым темноволосым музыкантом. С нервными пальцами и депрессивным взглядом. Что она в нем нашла, не мог понять никто из ее друзей. Да она и не знакомила его почти ни с кем. Разве, что с черепом. Она всегда представляла ему всех своих новых мужчин. Подводила их к Мартину. Называла по имени. Мартин не любил их всех. Кто бы мог подумать, что череп может быть ревнив? Она любила секс. Это была ещё одна правда о ней. И она смотрела Мартину в глаза, когда открывала себя новому бойфренда. Она шептала что-то Мартину, кажется это было: – "Смотри…". Впрочем, Мартин плохо читал по губам. И Мартин не хотел уже больше смотреть. Ему было больно. Но у черепа нет век, чтобы закрыть глаза, и нет никакой возможности отвернуться. Деликатность черепа, к несчастью, ограничена его возможностями. Он мог смотреть. Он мог слушать. И это все, что он мог. Почти все.

Когда она закрывала дверь за тем, с кем делила постель, она подходила к Мартину. Касалась его лба пальцами, которые пахли огнем и болью, сигаретным дымом и разочарованием… пахли сексом, не ставшим любовью. Она спрашивала: – "Это он? Он – последний? Думаешь, я смогу уйти?" Череп на все ее вопросы отвечал категорическим: – "Нет". И было ясно, он уверен, что это не тот человек, с которым она может уйти. Череп не знал, куда она собирается. Он не понимал, почему ей нужен кто-то особенный, чтобы уйти. Но от ее тона, от ее взгляда, становившегося в эти минуты тяжёлым и каким-то обречённым, череп бледнел. Внутренне бледнел, конечно. Ведь он был гипсовый череп. Матово-белоснежный мартовский череп.

Однажды вечером, проводив нового своего друга – человека с большими руками, толстыми пальцами и тяжёлым запахом, она открыла окно и сказала черепу: – "Думаю, пора". Она сказала, и Мартин понял. Действительно пора. Он знал, что ей больно. Что человек с большими руками не хотел любви. Человек с большими руками делал с ней то, что она едва терпела. То, что принесло ей страдание. Терпела молча. Иногда ее друзья доставляли ей радость, иногда разочарование. Но боль – впервые. Череп так и сказал ей: – "Ты просто устала, милая". Это была ещё одна невероятно длинная для черепа мысль. Ты же понимаешь, его извилины были условны. Его словарный запас минимален. Его жизненный опыт – всего несколько месяцев неподвижности.

Она не ответила. Смотрела вниз слегка наклонившись. С высоты своего пятнадцатого. То, как она смотрела вниз, многое объяснило черепу.