150 часов до встречи

Я не особо радуюсь такой нагрузке, но после вчерашнего я всё же не хочу ставить под сомнение свою мужественность.

Прогуливаясь по улице, я понимаю, что Муром, несмотря на свою известность, вовсе не большой город, всего-то раза в два больше Богородицка, и единственная достопримечательность, которую я издалека замечаю по пути – это Троицкий монастырь, который, впрочем, очень красиво смотрится на фоне городского пейзажа.

– Вот, кстати, моя шарага, – Вика указывает на четырёхэтажное здание с надписью «Муромский институт».

Всего через пару минут мы подходим к типичному хрущёвскому зданию, которое оказывается общагой.

– Так, сделай лицо попроще и веди себя спокойно, – говорит мне Вика перед входом, и я следую за ней. – Здравствуйте, – она мило улыбается вахтёрше и снимает ключ с номерком со стены.

– Здравствуй, Вика. Уже вернулась?

– Да вот, не стала дома задерживаться, – Вика шустро возвращается ко мне и ведёт за собой.

– Молодой человек, а вы куда? – тут же елейный тон вахтёрши сменяется строгим, а милый взгляд под хмурыми глазами сверлит насквозь.

– Надежда Борисовна, он со мной!

– Я понимаю, что с тобой, но у нас правила! Посторонним нельзя!

– Ну, какой же он посторонний? Мы с ним три года встречаемся, он сюда ради меня приехал, ему и ночевать негде.

– Правила есть правила! – чеканит вахтёрша. Вика закатывает глаза и устало произносит:

– Ладно, давай я хотя бы сумки положу, переоденусь и провожу тебя до вокзала.

Она выхватывает у меня пакеты и уходит, а я остаюсь наедине с жирной вахтёршей, совершенно ничего не понимая. На какой вокзал она меня хочет проводить? Она решила меня домой отправить или что?

– А я и не знала, что у Вики жених есть, – цедит Надежда Борисовна, косо поглядывая на меня.

– Мы просто из-за учёбы очень мало общаться стали.

– Ну и правильно, учёба сейчас важнее, чем всякая… как у вас сейчас это называется… чивава?

Я в душе не чаю, что она имеет в виду, но продолжать общение с ней мне вовсе и не хочется. Вика меня определённо кинула. Походу, она меня использовала только для того, чтобы я ей сумки помог дотащить, а как пришла к родному порогу, так сразу стал не нужен. Зачем тогда наплела про вокзал? Так хочется убраться из этого клоповника, но… у меня не хватит сил уйти, не попрощавшись.

Но спустя некоторое время Вика всё-таки возвращается. Правда, нифига не переодевшись. По крайней мере, куртка, шапка, джинсы и обувь – всё тоже. Чем же она тогда так долго занималась?

– Пошли, долдон, – она подхватывает меня под руку и выводит на улицу.

– Куда ты меня тащишь? – не понимаю я. – Про какой вокзал ты мне наговорила?

– Господи, ты и правда долдон, – Вика опять закатывает глаза и вздыхает. – Я же специально перед ней наврала, чтобы она докопаться не смогла. А сама дверь запасную открыла.

– Ты серьёзно?

– Да серьёзно, серьёзно, хорош ломаться.

Мы обходим здание кругом и заходим через запаску. Вика навешивает на петли амбарный замок, но обратно его не защёлкивает.

– Я, наверное, штук десять шпилек в нём сломала.

Она реально сама вскрыла этот огромный замок? У меня даже слов для ответа не хватает…

Мы поднимаемся на второй этаж и заходим в Викину комнату. Здесь оказывается тепло и по-домашнему уютно: ковёр на полу, плакаты на стенах, не самый древний на свете шкаф и даже холодильник у стены. И целых три кровати.

– А где твои соседки? – интересуюсь я.

– Наверное, дома ещё. У нас же учёба только с понедельника начинается.

– А ты почему так рано приехала?

– Я же тебе говорила: в Орле у меня никого из друзей и знакомых не осталось, поэтому делать мне там нечего.

Мы разуваемся, и Вика суёт мне розовые тапки соседки. Наши куртки она вешает в шкаф и разбирает свой рюкзак: еду в холодильник, автостопское снаряжение под кровать, все остальные вещи по полкам и тумбочкам. Я тем временем ставлю телефон на зарядку.

Над Викиной кроватью зигзагом висит гирлянда, а на ней цветными скрипками прикреплены полароидные фотографии. Некоторые из детства, некоторые из недавнего прошлого, некоторые сделанные в Орле, некоторые – в других городах, но почти на всех из них – она совершенна одна, и лишь на единственной с каким-то парнем.

– А это кто? – интересуюсь я.

– Мой бывший лучший друг.

– Про которого ты мне рассказывала?

– Нет, этот был несколько бывших лучших друзей назад.

Вика произносит эту фразу с такой лёгкостью, с такой повседневностью, будто для неё потеря друзей и вовсе ничего не значит, а у меня от этой фразы в груди всё сжимается. Как она может спокойно говорить об этом? Может, на самом деле, внутри ей тоже больно, но она старается не подавать вида, не показывать слабину? Или она так устала от этих потерь, столько всего перестрадала, что потеряла способность испытывать к людям какие-либо чувства? Или…