Читаем 151 стихотворение полностью

вдруг испугается

И вообще не увидит во мне никакого лица

И вообще Ангел он кто? Надеюсь не мужчина?


Надеюсь что вот это белое на чем он летает

не портится и не тает даже если не в холодильнике

Ну так пошли его пораньше

а то на моем будильнике

очень рано светает

Он электронный и практически не тикает


Так что я услышу как вот это белое

пахнущее хризантемой зашелестит при приближении

и двоичные колебания пространства медитации

как птицы выбросят в воздух малые сексты и терции

как мыльные шары бесстрашия и воздержания


ж е е е р т в а в е ч е е е р н я я а а а


Покоя Господи но покоя частного

домашнего жизнеспособного

Попроси его пусть за пазухой принесет

это вещь не тяжелая

Окружила меня манишка душистая

хризантема белая

Серединка бежевая

как кусочек мякиша хлебного


Как мякиша хлебного кусочек

у меня все слиплось внутри

Господи скоро три а он все не является

Выливается время мое сквозь ситечко

медленно по капельке выливается

Подставляю мензурку меряю по капельке

А уж темно на дворе


Я все стою у окна

занавеску рукой придерживаю

Ну конечно не целый день торчу

и не каждую минуту —

надо ведь и тепло очага семейного

добывать из тонкого луча

лебедей из рукава вытряхивать

месяц под косой зажигать и зубы чистить

медоточивые жилки связывать

в букетики и пучки

Я уже почти научилась почти

Вон и почту разносят и заваривают

заморские чаи под абажурами

Скоро скоро придет я скажу ему

Я обязательно скажу — видишь скажу

горит звезда приветливая под небом голубым

Она твоя о Ангел мой она всегда твоя

видишь видишь свет немерцающий

доброта неизреченная

Да исправится молитва моя,

яко кадило пред Тобою:

воздеяние руку моею, жертва вечерняя


24.03.94

Вот опять горит морковь…


Вот опять горит морковь

у тебя в руке

Я не лягу поперёк

твоего пути

Здесь идти четыре дня

Восемь лет скакать

Я не буду так кричать

как твоя жена

Ты не будешь как мой муж

плыть через залив

молча в дерево втыкать

перочинный нож

Где ты был тогда-когда?

Вот и хорошо

Добрым гномам от меня

гипсовый поклон

Клюнет жареный петух

Трахнет мавзолей

И проснёшься на золе

И проснёшься на заре

в дембельском поту

Зяблик зяблик

зябликзябликзяблик зяблик

Замурованный подъезд

Головой в подол

Сколько было всяких дел

к перемене мест

К перерыву бытия

К телу — от души

Вот и хорошо

Вот и замечательно

Семь светильников босых

Семь косых церквей

И железное жерло

И железный жезл

Зяблик зяблик где ты был?

Изучал фольклор?

Собирал металлолом

на аэродром?

Механическая пыль

На губе мозоль

Три строки туда-сюда

И железный жезл

И калёный гороскоп

И слепой портрет

И во рту верблюжий плед

И не так уж в общем-то и хочется

До родимого пятна

дело не дойдёт

Завтра в стаю путь держать

На юг улетать


1-2.8.90

Телеграмма


Я могу начать с любого слова

Я могу украсить и унизить

в душу влезть и выйти с облегченьем

Например сегодня рано утром

в ничего не предвещавшей точке

тщательно неубранной квартиры

вдруг раздался голос одинокий

одичавший голос без тальянки

без обшарпанной своей подружки

разве что хлебнувши валерьянки

или начитавшись не оттуда

Плачет и смеётся друг пропащий

другом-то по сути и не бывший

ни тебе за Родину не павший

ни перепиливший кучу досок

Так себе напьётся и летает

Говорю ему — давай забудем

Сядем встанем выйдем и побродим

Соглашается закуривает машет

перед носом обгорелой спичкой

будто хочет вспомнить как по правде

как похож он

как похож тесак на скрипку

Скрепку — говорю — не хочешь в ухо

руль в карман и капельницу в вену

К черту Вену — говорит

в Мадритт поедем

К ней поедем — говорит

к моей лахудре к моей Лауре

Говорит, а сам не вяжет лыка

Посмотри-ка — говорю, сую отраву

яблоко с гербом да со змеиным жалом

зеркало сую в четыре строчки

чистый парус мокрый, моря полный таз

Господи прости его кричу

Ну прости ещё хотя бы раз

Видишь он же по уши в Дербенте

Лоб сгорел и глаз висит на ленте

Выдай ему облако и лапти

привинти чугунные к ногам

Видишь улетает улетает

Стынет нож и день становится короче

лёд в стакане вял и непрозрачен

черновик исчиркан и утрачен

ГОВОРИТЕ ГОВОРИТЕ РЕЧИ

Нет РЕШЕНЬЕ ПРИНЯТО

А лучше

было бы начать словами

Друг мой!


10.7.90

Слава Богу обошлось…


Слава Богу обошлось

Слава Богу не явился

Не вписался эдельвейсом

Не ударил мордой в грязь


Для чего мне эта жизнь

Это стёклышко в кармане

Это старческое мини

Это тщетное Я ЕСМЬ


14.7.90

Когда Моисей поднимался к вершине…


Когда Моисей поднимался к вершине

И пар и туман поднимался очерченный кругом

И гул поднимался в общине поставленной раком

сочащейся млеком и семенем блеяньем клекотом ржаньем


Когда потекла на платок из ушей позолота

со смуглых запястий и шей потекла со щемящих лодыжек

и бык золотой прорывающий тьму облаков и звериных одежек

и дождь золотой протыкающий гладкое толстое лето


И змей золотой осторожно вползающий в жадные чресла

в разверстые ложесна в каждую ложку подмышку и ямку

И кремль золотой когда вывернули наизнанку

и кончиком палки смешали как угли дрожащие полые числа


О чем ты? Я не понимаю, я чувствую только

затопленный золотом сад несгораемый Апис

Озирис порядочно опустошивший свой временный офис

Пока Моисей высекал Конституцию длинной и толстой

набухшей от семени палкой

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В четвертом томе собраны тексты, в той или иной степени ориентированные на традиции и канон: тематический (как в цикле «Командировка» или поэмах), жанровый (как в романе «Дядя Володя» или книгах «Элегии» или «Сонеты на рубашках») и стилевой (в книгах «Розовый автокран» или «Слоеный пирог»). Вошедшие в этот том книги и циклы разных лет предполагают чтение, отталкивающееся от правил, особенно ярко переосмысление традиции видно в детских стихах и переводах. Обращение к классике (не важно, русской, европейской или восточной, как в «Стихах для перстня») и игра с ней позволяют подчеркнуть новизну поэтического слова, показать мир на сломе традиционной эстетики.

Генрих Вениаминович Сапгир , С. Ю. Артёмова

Поэзия / Русская классическая проза
Собрание сочинений. Том 2. Мифы
Собрание сочинений. Том 2. Мифы

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. Во второй том собрания «Мифы» вошли разножанровые произведения Генриха Сапгира, апеллирующие к мифологическому сознанию читателя: от традиционных античных и библейских сюжетов, решительно переосмысленных поэтом до творимой на наших глазах мифологизации обыденной жизни московской богемы 1960–1990‐х.

Генрих Вениаминович Сапгир , Юрий Борисович Орлицкий

Поэзия / Русская классическая проза
Страна Муравия (поэма и стихотворения)
Страна Муравия (поэма и стихотворения)

Твардовский обладал абсолютным гражданским слухом и художественными возможностями отобразить свою эпоху в литературе. Он прошел путь от человека, полностью доверявшего существующему строю, до поэта, который не мог мириться с разрушительными тенденциями в обществе.В книгу входят поэма "Страна Муравия"(1934 — 1936), после выхода которой к Твардовскому пришла слава, и стихотворения из цикла "Сельская хроника", тематически примыкающие к поэме, а также статья А. Твардовского "О "Стране Муравии". Поэма посвящена коллективизации, сложному пути крестьянина к новому укладу жизни. Муравия представляется страной мужицкого, хуторского собственнического счастья в противоположность колхозу, где человек, будто бы, лишен "независимости", "самостоятельности", где "всех стригут под один гребешок", как это внушали среднему крестьянину в первые годы коллективизации враждебные ей люди кулаки и подкулачники. В центре поэмы — рядовой крестьянин Никита Моргунок. В нем глубока и сильна любовь к труду, к родной земле, но в то же время он еще в тисках собственнических предрассудков — он стремится стать самостоятельным «хозяином», его еще пугает колхозная жизнь, он боится потерять нажитое тяжелым трудом немудреное свое благополучие. Возвращение Моргунка, убедившегося на фактах новой действительности, что нет и не может быть хорошей жизни вне колхоза, придало наименованию "Страна Муравия" уже новый смысл — Муравия как та "страна", та колхозная счастливая жизнь, которую герой обретает в результате своих поисков.

Александр Трифонович Твардовский

Поэзия / Поэзия / Стихи и поэзия