Читаем 151 стихотворение полностью

Видно и рёбра и сердце и аккумулятор любви

Скройся прошу тебя, поговорим про другое

Лучше я буду описывать дальние страны

Струнные ветры и трижды прекрасный покой

Через соломинку дуть голубое вино Ипокрены

хвост петушиный коктейля сжимая стеклянной рукой


26.6.90

Я поняла какой Ты хочешь жертвы…


Я поняла какой Ты хочешь жертвы

Ну что ж Прииде и возьми

Не попрошу ни милостей земных

ни послабленья на исходе Жатвы


Возьми его и дай его другой

не шевельну ни ухом ни ногой

А если шевельну от слабости поспешной

сметая всё и вся то ухом то ногой

Услышь меня сквозь неизменный вой


Буди милостив ко мне грешной


14.09.94

Живот не умещается в пространстве...


Живот не умещается в пространстве

Он вылезает из-под одеяла

и делает надутое лицо

Он в поисках негаданного счастья

любезничает с пуговкой на брюках

переосмысливает Генделя и Баха

и ходит взад-вперёд как часовой

Живот имеет собственное мненье

По вечерам когда немного скучно

когда темно и нечего делить

он вдруг становится предельно откровенен

покоен и по-своему глубок

Он сматывает плоскости в клубок

беседуя с душой об эмпиризме

хотя она едва косит ему в пупок

презрительным зрачком потусторонним

беся своей мистической гордыней

А он являя вид горы и дыни

блаженствует как золотой божок

и явное не проверяет тайным

Он верует в тепло да в эпителий

и вожделенью кожного покрова

не предпочтёт бессмертного одра

Он хочет нравиться, он радуется жизни

и говорит ей кротко: будь добра

не забывай, мы — однокоренные

А эта дурочка с веслом и паранойей

она ведь что? Сквозняк из моего ребра

Душа не слышит — у неё заботы поважнее

Живот и рад — куда как хороши

те кто готов взять важные заботы

оставив вам бесценную возможность

спокойно слушать тиканье часов

и кайфовать втихую как Исав

склонясь над чечевичною похлебкой

почёсывая бок недлинной плёткой

Зачем? А так, на всякий случай

Для души


27-29.06.90

Другу-стихотворцу


Вот пролетела наша Юность

и Новый мир наш пролетел

и Знамя трепетное Знамя

не нам трепещет а другим

А мы с тобой вот тут сидим

неприспособленные люди

и залпы тысячи орудий

до нас доносятся едва

А мы с тобой вот тут сидим

неприспособленные люди

а День Поэзии проходит

и ночью полнится Москва

как бы говоря и показывая

Когда-то нас манил Урал

Огни сибирские мерцали

и грезя о девятом вале

друг другу мы передавали

Авроры доблестный штурвал

Теперь не то, уж дервенеют

и рифмы в пальцах и дрожит листок

И даже робкий Огонёк

нам то не светит то не греет


1990

Сверхгерой


Надежду пиршество и мёд

разделит он без состраданья

Без ощущения паденья

пересекая небосвод

И если будет этот свет

ему дарован как полтинник

он словно зверь или пустынник

его разроет, расчленит

до мяса, до грунтовых вод

Он прыгнет в яблочко, в зенит

и упиваясь оптимизмом

нас всех огреет коммунизмом

Укажет путь и цель и брод

И не услышит слова НЕТ

Ему потворствует закат

Луна ему целует ноги

и океан заходится от неги

и снеги белые задумчиво поют

Ему безмолвствует народ

оценивая расстоянья

отрыгивая заблужденье

когда само влетает в рот

Орёл прикинутый змеёй

объевшейся зари и устриц

шустрит в кустах и заратустрит

и жертвы требует своей

немного похоти и скуки

и килограмма два гвоздей

Покуда Господу угодно

играть с танцующим огнём

мы будем видеть Бога в нём

струясь водой околоплодной

с вершины лысой и холодной

с горы и лысой и покатой

стекая пОтом по броне

Европа с Азией поддатой

промчатся где-то в стороне

Враги сожгут родную хату

утопят истину в вине

оставив на горелом пне

письмо без подписи и даты

Он изощрится и прочтёт

И дум высокое стремленье

тупым ударом в мирозданье

вновь обозначит свой приход

Надежду пиршество и мёд


6-8.7.90

в пустынном доме тела твоего…


в пустынном доме тела твоего

(не моего не моего) гуляет ветер

и некому с дозиметром и циркулем проверить

что скудно в доме и темно зело


и в темном озере колеблемых зеркал

гуляет одинокий выключатель

который возомнил что он не свету попечитель

а сам источник света — вот что возомнил


и где теперь добыть простых чернил

и слез простых и сильнодействующей крови

чтоб оправдать надеждой на здоровье

весь белый свет и всех кто рядом был


и всех кто неизменно будет рядом

с тобой с тобой с тобой а не со мной

ты будешь и красивей и умней

а я — ну вот — я просто буду рядом


я буду ртом печенкой и крестцом

на том конце где путь неочевиден

я буду родинкой и плюшевым медведем

а кто-то будет сыном и отцом

Пошли мне Ангела Господи Ангела…


Пошли мне Ангела Господи Ангела…

Я утром встану подойду к окну

Пускай он заметит меня одну

Совсем одну без Ангела


Пошли мне творящего волю Твою

а не просто дождь

Белого хайрастого с крыльями

а не просто дождь со снегом

в снег да в дождь ему трудно будет добраться

Так-то он мигом

А в дождь или снег не очень-то сориентируешься

среди наших однообразных с виду жилищ

Не разглядит ведь одну из тыщ


А если между прочим будет яркий солнечный день

то может оказаться что стекло отсвечивает

Ты подскажи ему пусть не торопится не нервничает

А мне подскажи что надеть


А то я замучилась

что ни возьму все вроде как не по чину

Вдруг по черному контуру

он не разберет моей изысканности да глубины

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности
Собрание сочинений. Т. 4. Проверка реальности

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. В четвертом томе собраны тексты, в той или иной степени ориентированные на традиции и канон: тематический (как в цикле «Командировка» или поэмах), жанровый (как в романе «Дядя Володя» или книгах «Элегии» или «Сонеты на рубашках») и стилевой (в книгах «Розовый автокран» или «Слоеный пирог»). Вошедшие в этот том книги и циклы разных лет предполагают чтение, отталкивающееся от правил, особенно ярко переосмысление традиции видно в детских стихах и переводах. Обращение к классике (не важно, русской, европейской или восточной, как в «Стихах для перстня») и игра с ней позволяют подчеркнуть новизну поэтического слова, показать мир на сломе традиционной эстетики.

Генрих Вениаминович Сапгир , С. Ю. Артёмова

Поэзия / Русская классическая проза
Собрание сочинений. Том 2. Мифы
Собрание сочинений. Том 2. Мифы

Новое собрание сочинений Генриха Сапгира – попытка не просто собрать вместе большую часть написанного замечательным русским поэтом и прозаиком второй половины ХX века, но и создать некоторый интегральный образ этого уникального (даже для данного периода нашей словесности) универсального литератора. Он не только с равным удовольствием писал для взрослых и для детей, но и словно воплощал в слове ларионовско-гончаровскую концепцию «всёчества»: соединения всех известных до этого идей, манер и техник современного письма, одновременно радикально авангардных и предельно укорененных в самой глубинной национальной традиции и ведущего постоянный провокативный диалог с нею. Во второй том собрания «Мифы» вошли разножанровые произведения Генриха Сапгира, апеллирующие к мифологическому сознанию читателя: от традиционных античных и библейских сюжетов, решительно переосмысленных поэтом до творимой на наших глазах мифологизации обыденной жизни московской богемы 1960–1990‐х.

Генрих Вениаминович Сапгир , Юрий Борисович Орлицкий

Поэзия / Русская классическая проза
Страна Муравия (поэма и стихотворения)
Страна Муравия (поэма и стихотворения)

Твардовский обладал абсолютным гражданским слухом и художественными возможностями отобразить свою эпоху в литературе. Он прошел путь от человека, полностью доверявшего существующему строю, до поэта, который не мог мириться с разрушительными тенденциями в обществе.В книгу входят поэма "Страна Муравия"(1934 — 1936), после выхода которой к Твардовскому пришла слава, и стихотворения из цикла "Сельская хроника", тематически примыкающие к поэме, а также статья А. Твардовского "О "Стране Муравии". Поэма посвящена коллективизации, сложному пути крестьянина к новому укладу жизни. Муравия представляется страной мужицкого, хуторского собственнического счастья в противоположность колхозу, где человек, будто бы, лишен "независимости", "самостоятельности", где "всех стригут под один гребешок", как это внушали среднему крестьянину в первые годы коллективизации враждебные ей люди кулаки и подкулачники. В центре поэмы — рядовой крестьянин Никита Моргунок. В нем глубока и сильна любовь к труду, к родной земле, но в то же время он еще в тисках собственнических предрассудков — он стремится стать самостоятельным «хозяином», его еще пугает колхозная жизнь, он боится потерять нажитое тяжелым трудом немудреное свое благополучие. Возвращение Моргунка, убедившегося на фактах новой действительности, что нет и не может быть хорошей жизни вне колхоза, придало наименованию "Страна Муравия" уже новый смысл — Муравия как та "страна", та колхозная счастливая жизнь, которую герой обретает в результате своих поисков.

Александр Трифонович Твардовский

Поэзия / Поэзия / Стихи и поэзия