16 лѣтъ въ Сибири

Общая нѣкоторымъ изъ указанныхъ рабочихъ склонность къ патріотизму и даже къ защитѣ самодержавія въ значительной степени, объяснялась той неудовлетворительной, поверхностной пропагандой соціализма, которая, за немногими исключеніями, велась въ концѣ 70-хъ и въ началѣ 80-хъ годовъ среди нихъ. Въ большинствѣ случаевъ въ описываемый періодъ на рабочихъ вовсе не смотрѣли, какъ на классъ, имѣющій самостоятельное историческое значеніе. Пропаганда среди нихъ ограничивалась поверхностнымъ сообщеніемъ имъ нѣсколькихъ общихъ истинъ: о господствующей эксплуатаціи, объ угнетеніи, несправедливостяхъ и о необходимости создать вполнѣ совершенный соціалистическій строй. Но никому изъ лицъ, дѣйствовавшихъ среди рабочихъ, не приходило въ голову, что необходимо развить у нихъ классовое сознаніе. Подѣйствовавъ на чувство рабочихъ и не давъ имъ почти никакой теоретической подготовки, ихъ скоро привлекали къ тому или другому террористическому акту. Поэтому вполнѣ естественно, что, будучи арестованнымъ и осужденнымъ на продолжительный срокъ каторжныхъ работъ, рабочій только въ тюрьмѣ начиналъ разбираться въ русскихъ соціальныхъ условіяхъ; но, слыша отъ интеллигентныхъ лицъ самые разнообразные, нерѣдко вполнѣ реакціонные взгляды, рабочій уже изъ одного чувства самосохраненія и изъ инстинктивной симпатіи къ своему, русскому, вполнѣ естественно становился патріотомъ. Эта же недостаточная теоретическая подготовка и вытекавшая изъ нея шаткость убѣжденій были вмѣстѣ съ тѣмъ причиной того обстоятельства, что, на сколько помню, почти всѣ, находившіеся въ Карійской тюрьмѣ рабочіе, рѣзко измѣняли свое мнѣніе объ интеллигенціи. Не знаю, какъ каждый изъ нихъ въ отдѣльности, будучи на волѣ, относился къ революціонерамъ изъ образованнаго слоя, — надо думать, что они считали интеллигенцію чѣмъ-то выше себя стоящимъ. Она несомнѣнно въ значительной степени идеализировалась рабочими. Но вся эта идеализація, весь авторитетъ и престижъ, которыми въ глазахъ рабочихъ раньше пользовались интеллигентныя лица, при совмѣстной жизни, быстро исчезали у нихъ. Видя несогласія, споры и раздоры, замѣчая разные личные недостатки у интеллигентовъ, у рабочихъ чувство уваженія и идеализаціи очень часто смѣнялись, наоборотъ, крайнимъ пренебреженіемъ. А такъ какъ предшествовавшею жизнью интеллигенты были совершенно неподготовлены къ тяжелымъ тюремнымъ условіямъ и нерѣдко, въ особенности на первыхъ порахъ, обнаруживали крайнюю непрактичность, рабочіе же, наоборотъ, въ этихъ отношеніяхъ были значительно искуснѣе, то вполнѣ естественно, что у нихъ развивалось даже высокомѣрное отношеніе къ своимъ недавнимъ учителямъ и руководителямъ. Неудивительно, что иногда въ тюрьмѣ приходилось слышать отъ рабочихъ подобныя характерныя замѣчанія: «и на какого черта вы годитесь, интеллигенты! Даже хлѣбъ спечь не можете, сапоги сшить, кубышку запаять: если нашъ братъ на васъ не будетъ работать или не научитъ васъ, то вы съ голоду помрете, босы и голы останетесь!»

Значительная доля правды была въ этихъ словахъ, — многіе интеллигенты, попавшіе въ тюрьму, какъ я уже сказалъ, со школьной скамьи или изъ революціонныхъ кружковъ, дѣйствительно не знали не только никакого ремесла, но не умѣли даже картошку сварить[37] или камеру подмести. Но это не мѣшало огромному числу изъ нихъ при малѣйшемъ желаніи пріобрѣсти всѣ знанія и умѣнье во всякомъ хозяйственномъ дѣлѣ.

Нужно отмѣтить еще одну отличительную черту рабочихъ нашей тюрьмы: они въ значительно большей степени, чѣмъ интеллигентныя лица, томились безцѣльной тюремной жизнью, она дѣйствовала на нихъ еще болѣе угнетающимъ образомъ, и это вполнѣ понятно. Между тѣмъ какъ наши интеллигентныя лица, какъ бы мало они ни были склонны къ теоретическимъ занятіямъ, все же находили для себя извѣстное удовлетвореніе и развлеченіе въ чтеніи или хоть въ теоретическихъ дебатахъ, — рабочему, за рѣдкимъ исключеніемъ, вслѣдствіе непривычки, такія занятія на долгое время были не въ моготу. Кромѣ того, прямо на физическое ихъ состояніе продолжительное бездѣйствіе или ничтожныя усилія вліяли значительно болѣе вреднымъ образомъ, чѣмъ на интеллигентныхъ лицъ. Не говоря ужъ про то, что у большинства изъ нихъ въ очень сильной степени разстраивались нервы, ихъ организмы сильнѣе поддавались вліянію неблагопріятныхъ тюремныхъ условій. Нѣкоторые изъ нихъ, отличавшіеся на волѣ, повидимому, довольно хорошимъ здоровьемъ (Батаговъ, Хрущевъ, Бубновскій), выглядѣли худыми, желтыми, истомленными.