16 лѣтъ въ Сибири

Чтобы слѣдить за ходомъ моего дѣла и помогать мнѣ, когда это окажется нужнымъ въ случаѣ побѣга, одинъ изъ моихъ русскихъ товарищей пріѣхалъ изъ Швейцаріи во Фрейбургъ и снялъ комнату въ домѣ, расположенномъ противъ фасада тюрьмы. Окно моей камеры приходилось какъ разъ противъ его комнаты. Путемъ условныхъ знаковъ, производимыхъ носовыми платками, мы могли подавать другъ другу необходимые сигналы и сообщать нужныя свѣдѣнія. Съ этимъ лицомъ проф. Тунъ устраивалъ тайныя свиданія въ мѣстномъ соборѣ и, соглашаясь помогать мнѣ въ устройствѣ побѣга, онъ, между прочимъ, предлагалъ воспользоваться его квартирой. Нерѣдко онъ самъ иронизировалъ по поводу своей роли:

— Смотрите, — говорилъ онъ, — я, нѣмецкій профессоръ, превратился въ русскаго нигилиста-конспиратора, а мирный баденскій городокъ сталъ очагомъ заговора!

Изъ разговоровъ со слѣдователемъ онъ зналъ, въ какомъ положеніи мое дѣло и конечно, немедленно передавалъ узнанное мнѣ и товарищу, поселившемуся во Фрейбургѣ.

Я, такимъ образомъ, имѣлъ немало случаевъ убѣдиться въ искреннемъ расположеніи ко мнѣ проф. Туна и, поэтому, вполнѣ ему довѣрялъ. Но не такъ въ первый моментъ отнеслись къ нему мои друзья.

Предлагая ему отправиться въ Цюрихъ, но, боясь возвращенія слѣдователя въ камеру, я не имѣлъ возможности снабдить его письмомъ къ моимъ друзьямъ. Они же изъ моихъ прежнихъ разсказовъ знали, что проф. Тунъ враждебно относится къ лицамъ, совершившимъ насильственные акты. Совершенно неожиданное сообщеніе проф. Туна о моемъ арестѣ, поэтому чрезвычайно ихъ поразило и у нихъ даже мелькнуло подозрѣніе, не было-ли въ этомъ происшествіи и его вины? Только изъ моего ближайшаго письма, пересланнаго черезъ него же, они узнали о томъ участіи, какое онъ принялъ во мнѣ и, конечно, сильно пожалѣли тогда о явившихся у нихъ несправедливыхъ подозрѣніяхъ относительно него.

ГЛАВА IV Нѣмецкіе порядки

Режимъ во фрейбургской тюрьмѣ былъ не изъ мягкихъ и, во всякомъ случаѣ, оставлялъ желать многаго. Особенно сильно онъ давалъ себя чувствовать въ первые дни, пока я еще не освоился съ нимъ. Уже то обстоятельство, что ночью камеры не освѣщались и заключеннымъ запрещалось курить, являлось большимъ лишеніемъ, — запрещенія эти мотивировались предосторожностью въ пожарномъ отношеніи, хотя тюрьма была каменная. Будучи впослѣдствіи въ Сибири, я не разъ вспоминалъ эти чрезмѣрныя предосторожности нѣмцевъ, когда я видѣлъ, какъ сотни лицъ, осужденныхъ на поселеніе и каторгу, слѣдовательно, такія, которымъ нечего было терять, помѣщались въ полусгнившихъ, легко воспламенявшихся деревянныхъ этапахъ. Тѣмъ не менѣе, эти зданія все же освѣщались и заключеннымъ не запрещали курить; при этомъ никто не опасался, что столь тяжкіе преступники умышленно или даже нечаянно произведутъ пожаръ.

Обращеніе всякаго рода тюремнаго начальства съ заключенными во фрейбургской тюрьмѣ, какъ это мы уже отчасти видѣли, не отличалось особенной вѣжливостью. Со мной, напримѣръ, въ первые же дни былъ такой случай. Во время прогулки, напоминавшей гоньбу лошади на кордѣ, я увидѣлъ зашедшую во дворъ смѣну военнаго караула. Заинтересовавшись еще незнакомымъ мнѣ процессомъ сдачи поста старымъ часовымъ новому, я машинально остановился и незамѣтно очутился на шагъ или на два внѣ линіи, по которой гуляли заключенные. Вдругъ подбѣжалъ наблюдавшій за нами надзиратель и сталъ кричать на меня, что, если въ другой разъ я буду останавливаться, то меня лишатъ прогулокъ. Но я, въ свою очередь, началъ на него кричать, заявляя, что, если остановки во время прогулокъ не дозволяются, то онъ долженъ былъ просто сообщить мнѣ объ этомъ, а не кричать, какъ на совершившаго тяжкій проступокъ. Мои доводы, повидимому, подѣйствовали на него, и онъ заговорилъ вѣжливымъ тономъ. Послѣ этого случая у насъ съ нимъ установились вполнѣ мирныя отношенія.

Отпускавшаяся заключеннымъ пища была крайне ограниченныхъ размѣровъ, и взрослаго человѣка она рѣшительно не могла удовлетворить: кажется, давалось полтора фунта получернаго (ситнаго) хлѣба на сутки, а въ обѣдъ и ужинъ приносили какіе-то супы или каши; мясо арестованнымъ, въ первый мѣсяцъ ихъ заключенія, давалось только два раза въ недѣлю, затѣмъ по три раза, да и то въ крайне микроскопическихъ размѣрахъ. Даже надзиратели, не отличавшіеся, вѣроятно, особеннымъ сердоболіемъ, признавали, что на такой скудной пищѣ, при неимѣніи собственныхъ средствъ для ея улучшенія, подслѣдственный можетъ жить лишь впроголодь.