16 лѣтъ въ Сибири

Какъ мы уже знаемъ, нѣкоторые изъ колонистовъ мотивировали свой уходъ изъ нашей тюрьмы возбужденіемъ, которое возникло у насъ вслѣдствіе насильственнаго увоза Ковальской. Такая мотивировка не была лишь пустой придиркой съ ихъ стороны: при ихъ крайне мирномъ настроеніи, имъ дѣйствительно могло быть не по себѣ оставаться среди насъ и, такимъ образомъ, противъ собственныхъ убѣжденій и желаній, участвовать или даже только санкціонировать разные наши протесты противъ начальства. Но кромѣ того, ихъ недовольство волненіями въ женской и мужской тюрьмахъ объяснялось еще ихъ опасеніями всякаго рода репрессій. Такой именно характеръ имѣлъ въ особенности уходъ въ колонію рабочаго Николая Хрущова: онъ подалъ прошеніе въ одинъ изъ самыхъ тяжелыхъ моментовъ въ жизни заключенныхъ на Карѣ, когда начальство, чтобы напугать насъ, пригрозило намъ примѣненіемъ всякихъ наказаній, что вызвало чрезвычайное возбужденіе среди насъ, — объ этомъ въ своемъ мѣстѣ сообщу подробнѣе.

Рѣшеніе уйти въ колонію этого, едва-ли не наиболѣе выдающагося и способнаго рабочаго, бывшаго, несмотря на его крутой и своенравный характеръ, чуть не всеобщимъ любимцемъ, ни для кого не явилось неожиданнымъ: нѣкогда ярый террористъ, Хрущевъ также перешелъ въ монархисты, когда въ нашей тюрьмѣ распространилось это повѣтріе. Но личныя симпатіи и дружба съ наилучшими людьми долго удерживали его отъ этого шага. Всѣ ясно видѣли, что компаніонъ знаменитаго Мышкина, которому, какъ я уже сообщалъ, въ 1882 году была предоставлена первая очередь для побѣга изъ тюрьмы, началъ особенно сильно «дурить», фыркать и нападать на интеллигенцію. Но при всемъ этомъ никто не предполагалъ, что Хрущовъ способенъ подать прошеніе въ столь неподходящій момента, могущій особенно сильно повредить остающимся въ тюрьмѣ, такъ какъ начальство должно было подумать, что его угроза прибѣгнуть къ наказаніямъ возымѣла свое дѣйствіе.

Большимъ сюрпризомъ для всѣхъ, несмотря на раскаяніе Властопуло, былъ еще уходъ въ колонію (весной 1900 г.) стараго, всѣми уважаемаго Николая Буха, и, что особенно замѣчательно въ этомъ случаѣ, его рѣшеніе было для него самого вполнѣ неожиданнымъ.

Бухъ принадлежалъ къ числу первыхъ пропагандистовъ начала 70-хъ гг. Скомпрометированный по процессу 193-хъ, онъ сталъ нелегальнымъ еще въ 1874 г. и съ тѣхъ поръ, въ теченіе шести лѣтъ, оставался въ Россіи, участвуя въ революціонномъ движеніи, сперва на югѣ, въ нашемъ бунтарскомъ кружкѣ, а за тѣмъ на сѣверѣ. Когда же въ 1879 г. общество «Земля и Воля» распалось, Бухъ примкнулъ къ «Народной Волѣ». Въ началѣ 1880 г. онъ вмѣстѣ съ Цукерманомъ и Софіей Ивановой, былъ взятъ въ типографіи этой организаціи, причемъ участвовалъ въ оказанномъ арестованными лицами вооруженномъ сопротивленіи; за это его приговорили къ 15 годамъ каторжныхъ работъ.

Молчаливый, крайне замкнутый и сосредоточенный въ себѣ, Н. Бухъ отличался прямотой, искренностью и преданностью революціонному дѣлу. Одна его черта — чрезвычайная разсѣянность, какъ на волѣ, такъ и на Карѣ, служила неисчерпаемымъ источникомъ всевозможныхъ анекдотовъ, къ которымъ и онъ самъ относился съ добродушной насмѣшкой. Въ карійской тюрьмѣ, гдѣ мы встрѣтились, послѣ нѣсколькихъ лѣтъ разлуки, Бухъ все время проводилъ на нарахъ, уткнувши голову въ книгу, вполнѣ равнодушный къ тому, что кругомъ него происходило. Онъ отличался счастливымъ свойствомъ не слышать ничего, даже когда возлѣ него говорили о немъ самомъ: необходимо было окликнуть его, чтобы онъ, повернувъ голову, воскликнулъ: «а? что?» Онъ крайне рѣдко вступалъ въ какіе-либо разговоры, а тѣмъ болѣе споры; Бухъ также въ значительной степени побѣлѣлъ на Карѣ, но никто не допускалъ ни на минуту предположенія, чтобы онъ могъ подать просьбу о помилованіи. Не говоря уже о его революціонномъ прошломъ, являвшемся гарантіей въ этомъ отношеніи, для него не было и никакой практической надобности въ такомъ, актѣ, такъ какъ его скоро должны были выпустить въ вольную команду, да и до выхода на поселеніе ему немного времени оставалось. Тѣмъ чрезмѣрнѣе было мое удивленіе, когда, однажды утромъ, Бухъ, подошедши ко мнѣ во время прогулки, сказалъ, что онъ рѣшилъ подать прошеніе. Я сперва подумалъ, что онъ шутитъ, но одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы убѣдиться въ противномъ. Всегда спокойный, Бухъ на этотъ разъ былъ крайне взволнованъ: голосъ его дрожалъ, въ глазахъ блестѣли слезы.

— Когда ты надумалъ это? — спросилъ я съ изумленіемъ.

— Только сегодня на разсвѣтѣ, — отвѣтилъ онъ: — я получилъ вчера отъ брата письмо, въ которомъ онъ сообщаетъ, что старикъ-отецъ передъ смертью хочетъ свидѣться со мною и умоляетъ меня сдѣлать это. Сперва я считалъ для себя невозможнымъ такой поступокъ, но вновь и вновь перечитывая письмо, сталъ склоняться къ этому предложенію. Я не спалъ всю ночь и къ утру рѣшилъ окончательно.

— Будешь сожалѣть впослѣдствіи: вѣдь ты ставишь крестъ надъ всѣмъ своимъ прошлымъ, — сказалъ я.

— Можетъ быть и пожалѣю, но какой же я теперь революціонеръ?

Мы шли нѣкоторое время молча. Затѣмъ онъ замѣтилъ: