16 лѣтъ въ Сибири

— Какъ странно вышло у меня: еще на дняхъ я подписалъ протестъ противъ Н. за пущенный имъ слухъ, что Д. перешелъ къ колонистамъ, а сегодня самъ присоединяюсь къ ихъ компаніи.

Отвернувъ голову нѣсколько въ сторону, онъ кулакомъ сталъ вытирать катившіяся по щекамъ слезы.

— Тяжело разставаться со всѣми вами: вѣдь столько пережито вмѣстѣ!.. Разговоръ не клеился, мы попрощались.

Внезапное рѣшеніе Н. Буха наглядно показываетъ, сколь немногое нужно было въ тотъ мрачный періодъ нѣкоторымъ изъ заключенныхъ, чтобы склонить ихъ къ подачѣ прошенія. Изъ частныхъ разговоровъ съ нимъ я зналъ, что раньше онъ вовсе не питалъ особенной привязанности къ своему отцу, важному сановнику, бывшему одно время министромъ финансовъ въ Болгаріи. Едва ли, поэтому, просьба старика свидѣться побудила Н. Буха къ этому шагу, но на него несомнѣнно повліяли доводы старшаго его брата, котораго онъ очень уважалъ и цѣнилъ[42].

Н. Бухъ былъ, такимъ образомъ, тринадцатымъ человѣкомъ, подавшимъ прошеніе о помилованіи во время моего пребыванія въ карійской тюрьмѣ.

ГЛАВА XXVII Продолженіе протестовъ

Разсказомъ о лицахъ, ушедшихъ въ колонію, я нѣсколько нарушилъ хронологическій порядокъ, — мнѣ необходимо вернуться назадъ къ богатому всевозможными событіями 1889 году.

Вольности, которыми мы стали пользоваться при комендантѣ Масюковѣ, дали намъ, между прочимъ, возможность провести Рождественскіе праздники и встрѣтить Новый годъ необычнымъ въ нашей тюрьмѣ образомъ: несмотря на надзоръ жандармовъ, мы ухитрились получить къ этимъ днямъ немного водки, Для насъ, давно отвыкшихъ отъ какихъ бы то ни было крѣпкихъ напитковъ, 2–3 глотковъ живительной влаги было достаточно, чтобы придти въ веселое настроеніе: нѣкоторые пѣли, плясали, боролись. Жандармы, сообразивъ, вскорѣ, въ чемъ было дѣло, ограничились просьбами не очень шумѣть, чтобы не привлечь вниманія наружнаго караула. Такъ весело начавшійся годъ, былъ самымъ трагическимъ въ исторіи карійскихъ политическихъ тюремъ.

Вслѣдствіе поданнаго нами и женщинами заявленія по поводу насильственнаго увоза Е. Ковальской, въ концѣ февраля къ намъ пріѣхалъ изъ Иркутска начальникъ мѣстнаго жандармскаго правленія полковникъ фонъ-Плотто. Это былъ добродушный старикъ, непричинившій намъ никакого вреда. При обходѣ нашихъ камеръ, онъ старался оправдать поведеніе коменданта, говоря, что Е. Ковальская давала основаніе опасаться сопротивленія: «если-бы ее предупредили, — сказалъ онъ, — вышло-бы еще хуже». Я возразилъ, что такія предположенія еще не давали права должностнымъ лицамъ поступать такъ, какъ они себѣ позволили. Выслушавъ меня молча, фонъ-Плотто со вздохомъ удалился. Въ «Синедріонѣ» вышла такая сцена. Увидавъ, что Санковскій въ шапкѣ, фонъ-Плотто замѣтилъ ему: «слѣдовало бы снять шапку».

— Если вы хотите по поводу этого поговорить со мною, то идемте на коридоръ, — отвѣтилъ Санковскій, имѣя въ виду не вмѣшивать товарищей въ исторію, въ случаѣ непріятнаго для полковника окончанія такого объясненія. Но, вновь вздохнувъ, фонъ-Плотто молча вышелъ, не принявъ сдѣланнаго ему предложенія.

Въ женскую тюрьму фонъ-Плотто захотѣлъ явиться вмѣстѣ съ комендантомъ. Но Масюковъ, непосѣщавшій этой тюрьмы со времени увоза Ковальской, побоялся отправиться туда, говоря, что опасается личнаго себѣ оскорбленія со стороны какой-нибудь изъ заключенныхъ. Фонъ-Плотто убѣдилъ его не бояться этого. Однако, комендантъ все же не рѣшился прямо войти въ женскую тюрьму, а оставшись на крыльцѣ, предварительно послалъ старшаго жандарма спросить заключенныхъ женщинъ, примутъ ли онѣ его? Услышавъ этотъ вопросъ, Марія Ковалевская закричала: «пусть-ка попробуетъ!». Масюковъ, постоявъ нѣсколько минутъ, удалился съ понуренной головой. Фонъ-Плотто затѣмъ одинъ зашелъ къ нашимъ женщинамъ и сказавъ имъ, что Масюковъ при всѣхъ жандармахъ извинится передъ ними, но они категорически отвергли это предложеніе, настаивая на удаленіи коменданта: «чтобы всѣ въ Сибири знали, что съ политическими женщинами нельзя безнаказанно такъ обращаться, какъ это было съ Ковальской». Фонъ-Плотто согласился, что комендантъ сдѣлалъ ошибку, но убѣждалъ женщинъ пожалѣть семью Масюкова, живущую его жалованьемъ. Когда же онѣ рѣшительно настаивали на его удаленіи, фонъ-Плотто обѣщалъ имъ въ заключеніе перевести его на другую службу въ Сибири.

Къ описанному времени число заключенныхъ женщинъ увеличилось еще пятью лицами: Саловой и Добрускиной — по процессу Лопатина, Тринитадской и Сигидой — по Таганрогскому процессу и Ананьиной — по дѣлу 1 марта 1887 г. Къ тому же всѣ политическія женщины были переведены съ Устъ-Кары на такъ назыв. «Отрядъ», находившійся отъ нашей тюрьмы всего въ 4 верстахъ. Только Россикова и Богомолецъ помѣщались въ лазаретѣ на Нижней Карѣ.