16 лѣтъ въ Сибири

«Я вѣрю до единаго слова всему твоему письму, — писала она. — Нужно быть очень толстокожей, чтобы не вѣрить тебѣ или сомнѣваться. Еслибы я не жила на людяхъ, то навѣрное разревѣлась бы, когда читала твое письмо: я должна была сдѣлать большое усиліе надъ собою, такъ мнѣ хотѣлось плакать: я такъ давно не слыхала такой искренней бесѣды. Проклятая тюрьма отучаетъ человѣка быть откровеннымъ, пріучаетъ его всегда прятаться и маскироваться. Поэтому твой тонъ, въ которомъ ясно видно, что человѣкъ забылъ самого себя и какъ-бы вслухъ думаетъ, тронулъ меня до слезъ. И то, что ты могъ такъ говорить со мною, лучше всякихъ словъ доказываетъ, что у тебя есть то, что необходимо для дружбы — внутренняя готовность быть съ другимъ самимъ собой „безъ размышленій, безъ пустыхъ сомнѣній“… Но есть такія чувства, разтединеніе въ которыхъ причиняетъ такую болъ, что въ концѣ концовъ уменьшается и сама дружба. Обыкновенно эти чувства изъ ряда тѣхъ, которыя называютъ основными чертами натуры, почти инстинктами. Можетъ быть другіе люди болѣе терпимы или менѣе эгоистичны, чѣмъ я, — не знаю. Но во мнѣ теперь чувства такъ сильны, что несозвучіе въ нихъ положительно терзаетъ меня, и я готова забѣжать даже отъ самаго близкаго человѣка. Съ годами эта черта все усиливается во мнѣ и, можетъ быть, я въ самомъ дѣлѣ тяжела для дружбы, можетъ быть у меня не лѣпыя требованія, но я иначе не могу, — я измѣнила бы самой себѣ… Разница въ чувствахъ у насъ громадна. Еслибы жизнь наша была иная, если бы внѣшнія впечатлѣнія были разнообразны, тогда, можетъ быть, не такъ исключительно были-бы натянуты однѣ струны, не такъ однообразно исключительно говорили только извѣстныя чувства. Но наша практическая жизнь толчетъ все въ одномъ направленіи и по неволѣ воспитываетъ однѣ и тѣ же чувства. Въ этой то дѣйствительности я не вижу единенія: моя обида тебѣ не горька. Я не буду разбираться, почему это такъ, но фактъ остается. Знаешь, какъ представлю себѣ, что мой другъ терпитъ приходъ Масюкова къ нему въ камеру, того Масюкова, который такъ надругался надъ женскимъ достоинствомъ, — мнѣ стыдно, что я считаю его своимъ другомъ, а себя его! Если это терпитъ посторонній человѣкъ, — здѣсь нѣтъ оскорбленія мнѣ лично; но, если это близкій человѣкъ, я чувствую себя оскорбленной уже не Масюковымъ, а этимъ близкимъ человѣкомъ. Я не берусь доказывать законность такого моего чувства, — я только констатирую. Я понимаю, что даже раздѣляющій мой взглядъ на поступокъ Масюкова съ Лизой и съ нами, условіями тюрьмы связанъ; но я знаю и то, что на его мѣстѣ не выдержала бы такой вынужденной пассивности и, какъ бы то ни было, а вышла бы изъ этого положенія… Понимаешь ли ты, что ваше допущеніе Масюкова приходить къ вамъ въ тюрьму есть нѣкоторая санкція его поступка съ Лизой, это пощечина намъ, женщинамъ, передъ всѣмъ начальствомъ или молчаливое осужденіе всѣхъ нашихъ требованій, насмѣшка и третированіе нашихъ оскорбленныхъ чувствъ… Я всѣмъ существомъ чувствую, ни разу въ жизни я не была такъ оскорблена и такъ унижена, какъ теперь… Я думаю, что, если ты отвлечешься отъ всей нашей атмосферы и представишь себѣ аналогичное оскорбленіе женщины лицомъ, отъ котораго она какъ-нибудь зависитъ, то я не сомнѣваюсь, что непосредственное чувство подскажетъ аналогичный моему отвѣтъ, и я увѣрена, 3–4 года назадъ тебѣ-бы показалось невозможнымъ иначе чувствовать для человѣка гордаго… Можетъ быть, когда эта исторія какъ-нибудь окончится, перейдетъ въ историческій архивъ, я не буду такъ болѣзненно чувствительна… Я положительно истерзана этой исторіей; я не могу думать о Галѣ (дочери) безъ нѣкотораго стыда, что я болѣе полугода терплю Масюкова комендантомъ. Я чувствую, будто я украла что-то… Когда я слышу о комъ-нибудь изъ васъ, что онъ не раздѣляетъ и не понимаетъ нашихъ чувствъ въ этой исторіи, я буквально дрожу отъ злобы, хотя лично такой человѣкъ ничего для меня не представляетъ. Пойми же, что я чувствую, если такой человѣкъ — мой другъ! Тутъ самая дружба только большія страданія доставляетъ. Это все равно, какъ, если ты защищаешь баррикаду, а твой другъ ее осаждаетъ. Нѣтъ хуже! Тамъ, на баррикадѣ идейность, убѣжденія, а здѣсь твое достоинство топчетъ другъ… Пойми, что здѣсь не философствовать нужно, а имѣть субъективное чувство, аналогичное моему; нѣтъ его, ничего не подѣлаешь, тутъ мы безъ вины виноваты оба и лучше помолчимъ… Если-бы ты зналъ, какъ я истерзана исторіей съ Лизой и этимъ выжидательнымъ положеніемъ. Хоть бы скорѣй кончилось!»