16 лѣтъ въ Сибири

«Къ началу XX столѣтія у насъ навѣрно будетъ уже политическая свобода!» — воскликнулъ третій.

Срокъ этотъ нѣкоторымъ показался черезчуръ большимъ. Поднялся споръ. Дѣйствительно, даже скептики и пессимисты считали невѣрояпымъ, что-бы черезъ 12–15 лѣтъ у насъ еще существовало самодержавіе. Увы! Нѣкоторыхъ изъ спорившихъ тогда нѣтъ уже въ живыхъ, другіе и до сихъ поръ еще въ Сибири, а самодержавіе все не прекращается![43].

Но пока мы предаваясь столь мирнымъ развлеченіямъ, время отъ времени лишь нарушавшимся уходами нѣкоторыхъ въ колонію, въ женской тюрьмѣ продолжались печальныя происшествія. Прекративъ вторую голодовку, наши протестантки, какъ я уже сообщилъ, объявили Масюкову «бойкотъ». Не желая получать корресподенцію и деньги, приходившія съ почтой, женщины, предпринявшія бойкотъ, сидѣли на одномъ лишь казенномъ пайкѣ, безъ писемъ отъ родныхъ, безъ журналовъ и газетъ. Поэтому положеніе ихъ съ каждымъ днемъ становилось для нихъ все болѣе и болѣе невыносимымъ. Какъ чувствовали онѣ себя, можно отчасти заключить изъ слѣдующей выдержки изъ письма Ковалевской:

«Меня ужасъ беретъ, что еще долго, долго продлится это мучительное положеніе, писала она мнѣ лѣтомъ 1889 г. — Я чувствую, что у меня лопается терпѣніе, и я могу по поводу пустяка сдѣлать большую исторію. У насъ нервы до того напряжены отъ напраснаго ожиданія, что, того и гляди кого-нибудь прорветъ. Я вижу теперь, что телеграмма была или подвохъ или ложь умышленная. У меня до того тревожное состояніе, что малѣйшій необычайный шумъ заставляетъ меня вздрагивать: все кажется, вотъ-вотъ какое-нибудь извѣстіе сообщатъ. Ничего не могу дѣлать эти дни, да и не я одна. Ахъ, какое нелѣпое положеніе!»…

Столь же безотрадны были письма и другихъ женщинъ. Но особенно тяготилась положеніемъ, созданнымъ своеобразнымъ «бойкотомъ», одна изъ вновь прибывшихъ, послѣ увоза Е. Ковальской, — Надежда Сигида. Лично я никогда не встрѣчалъ ее, но по изображенію подругъ, это была чрезвычайно симпатичная молодая женщина. Безгранично добрая, нѣжная и отзывчивая на все хорошее, Сигида была горячо привязана къ своимъ роднымъ, жившимъ въ г. Таганрогѣ. До замужества она была учительницей въ городской школѣ и чрезвычайно любила свою профессію. Сама вовсе неприкосновенная къ революціонному дѣлу, Сигида была-бы осуждена на безсрочную каторгу за то, что при обыскѣ на ихъ квартирѣ были найдены тайная типографія и бомбы; но защитникъ склонилъ ее подать просьбу о смягченіи приговора: ее осудили на 8 л. каторжныхъ работъ. Мужу же ея смертная казнь была замѣнена безсрочной каторгой. Этотъ актъ малодушія крайне тяготилъ потомъ Сигиду и въ сильной степени повліялъ на дальнѣйшую ея судьбу.

Ударъ за ударомъ обрушивался на голову несчастной молодой женщины: мужъ ея, отправленный на о-въ Сахалинъ, по дорогѣ туда скончался, а она прибыла на Кару въ разгаръ начавшихся тамъ протестовъ, въ которыхъ ей пришлось принять участіе. Неполученіе отъ родныхъ писемъ, вслѣдствіе предпринятаго «бойкота», причиняло ей неимовѣрныя страданія. По словамъ товарокъ, Сигида сильно убивалась этимъ: тосковала и плакала на-единѣ; она рисовала себѣ всякіе ужасы, происходящіе дома, когда къ роднымъ приходили обратно ихъ письма къ ней, и они не получали отъ нея извѣстій. Между тѣмъ выхода изъ этого положенія никакого не предвидѣлось: годъ прошелъ уже со времени увоза Ковальской и первой голодовки въ женской тюрьмѣ, а Масюкова все не убирали съ Кары. Всѣ женщины чувствовали, что дальше невозможно такъ жить, что необходимъ какой-нибудь конецъ. Въ августѣ среди нихъ вновь поднялись горячіе толки о томъ, что предпринять и вновь рѣшено было начать голодовку. «Но поможетъ-ли она? Какой въ ней смыслъ, когда высшее начальство очевидно не намѣрено уступить требованію женщинъ. Нѣтъ, надо на что-нибудь другое рѣшиться», — говорили заключенныя женщины.

Однажды утромъ нѣкоторые товарищи, гуляя по двору нашей тюрьмы, увидѣли сквозь щели между паль, что къ дому коменданта подъѣхала повозка, изъ которой вылѣзла молодая женщина и, вмѣстѣ съ сопровождавшимъ ее жандармомъ, направилась въ комнаты. Но вслѣдъ затѣмъ Масюковъ безъ шапки, видимо чрезвычайно взволнованный, выскочилъ изъ окна на улицу. Недоумѣніе наблюдавшихъ изъ нашего двора еще болѣе увеличилось, когда они увидѣли, что молодая женщина, также вскорѣ вышедшая вмѣстѣ съ жандармами на крыльцо, спокойно, хотя и громко, съ ними разговаривала о какой-то телеграммѣ; потомъ она стала ласкать стоявшихъ тутъ-же дѣтей смотрителя. Вообще, въ ея поведеніи, а также жандармовъ, не замѣтно было никакого волненія.