16 лѣтъ въ Сибири

Въ то самое время, когда у насъ шли толки о проектѣ Бобохова, къ намъ стали доходить сперва смутные, а затѣмъ все болѣе настойчивые и опредѣленные слухи, что отъ генералъ-губернатора пришло распоряженіе подвергнуть Сигиду тѣлесному наказанію за нанесенное ею оскорбленіе коменданту Масюкову. Это извѣстіе казалось намъ неправдоподобнымъ: во всей исторіи нашего революціоннаго движенія не было ни одного случая примѣненія тѣлеснаго наказанія къ женщинѣ. Да и изъ мужчинъ, какъ извѣстно, такому оскорбленію подвергся одинъ Боголюбовъ, осужденный на 15 лѣтъ каторж. работъ за участіе въ демонстраціи на Казанской площади (6 дек. 1876 г.); но послѣ выстрѣла, произведеннаго, въ отвѣтъ на эту расправу, Вѣрой Засуличъ, въ петербургскаго градоначальника Трепова и оправданія ея присяжными засѣдателями, правительство очевидно не рѣшалось подобными пріемами возбуждать противъ себя все общество. Въ теченіе десяти съ чѣмъ-то лѣтъ, истекшихъ съ того времени, поэтическихъ каторжанъ за побѣги, хотя и приговаривали къ тѣлесному наказанію, но всѣмъ имъ оно замѣнялось значительными удлиненіями сроковъ ихъ пребыванія на каторгѣ. Естественно было предполагать, что тѣмъ болѣе не рѣшатся произвести столь гнусное издѣвательство надъ женщиной. Но, съ другой стороны, незадолго предъ тѣмъ совершенное въ Якутскѣ жестокое избіеніе невинныхъ юношей и дѣвушекъ внушало опасеніе, что правительство «царя-миротворца» на все способно.

Наступили для насъ ужасные дни: мы жили между опасеніемъ, что примѣнятъ къ Сигидѣ позорное наказаніе, и надеждой, что не рѣшатся на это. Но въ первыхъ числахъ ноября изъ вольной команды пришло письмо, въ которомъ сообщалось, что по распоряженію генералъ-губернатора Сигида была подвергнута 6 ноября тѣлесному наказанію. Завѣдующій уголовными тюрьмами, въ распоряженіи котораго, какъ я уже сообщалъ, она находилась, вмѣстѣ съ тремя подругами, не соглашался исполнить это приказаніе, врачъ также нашелъ невозможнымъ примѣнить его къ Сигидѣ, въ чемъ и выдалъ свидѣтельство. Но пріѣхавшій изъ другого района звѣрь Бобровскій, который присутствовалъ при увозѣ Е. Ковальской, призналъ Сигиду здоровой и распорядился, о наказаніи ея. Возмущенный этимъ врачъ отказался присутствовать при экзекуціи; Бобровскаго это не остановило, — онъ самъ все время оставался на мѣстѣ наказанія, наслаждаясь мученіями несчастной женщины. Распоряженіе о возмутительной расправѣ надъ Сигидой, повидимому, прибыло на Кару одновременно съ объявленной намъ угрозой генералъ-губернатора.

Не берусь описать охватившее насъ состояніе, по полученіи этого сообщенія: его нельзя назвать угнетеннымъ, придавленнымъ, — оно скорѣе было мрачно-возбужденное и рѣшительное. Наружно мы старались ничѣмъ не проявлять своего состоянія, чтобы не возбуждать въ жандармахъ какихъ-либо подозрѣній и не дать имъ возможности помѣшать осуществленію задуманнаго многими заключенными плана.

Затѣмъ, на второй или третій день мы узнали, что Сигиду послѣ наказанія отправили не въ лазаретъ, а въ уголовную тюрьму, въ которой сидѣли Калюжная, Ковалевская и Смирницкая. Въ ту же ночь или въ одну изъ ближайшихъ, — точно не было установлено нами, — Сигида скончалась, неизвѣстно, отъ нервнаго-ли потрясенія или отъ принятаго ею яда. Вслѣдъ за ея смертью три ея подруги отравились, послѣ чего онѣ были переведены въ лазаретъ: Калюжная и Ковалевская въ состояніи агоніи, а Смирницкая — въ сознаніи. Подъ впечатлѣніемъ этихъ фактовъ одинъ изъ товарищей-вольнокомандцевъ, Наумъ Геккеръ, произвелъ два выстрѣла себѣ въ лобъ, но остался живъ.

Когда мы получили эти потрясающія извѣстія, у насъ не было уже болѣе споровъ о томъ, что слѣдуетъ предпринять: безъ всякаго предварительнаго сговора, многіе молча рѣшили послѣдовать примѣру подругъ Сигиды, — необходимый для этого ядъ былъ наготовѣ. Никто не справлялся у другого, думаетъ ли онъ также покончить съ собою, — каждый, желавшій это сдѣлать, самъ бралъ для себя изъ лежавшихъ на общихъ столахъ во всѣхъ пяти камерахъ пачекъ развѣшенную дозу опія.

Особенное удивленіе въ тотъ день вызвалъ во многихъ Бобоховъ: онъ имѣлъ такой спокойный видъ, будто ничего чрезвычайнаго ему не предстояло сдѣлать черезъ нѣсколько часовъ. Лицо его сохраняло обычную серьезность, и, какъ всегда, онъ мало говорилъ. Для Ивана Калюжнаго вопросъ, очевидно, былъ давно безповоротно рѣшенъ. Еще до полученія извѣстія о смерти его жены и сестры, онъ казался крайне возбужденнымъ: былъ веселъ, суетливъ, много острилъ и, вообще, имѣлъ видъ человѣка, собирающагося, хотя въ далекое, но пріятное путешествіе. Особенно дружнымъ Бобоховъ ни съ кѣмъ въ тюрьмѣ не былъ, но съ возникновенія исторій въ женской тюрьмѣ, между нимъ и Ив. Калюжнымъ установилась большая близость.