16 лѣтъ въ Сибири

День отсрочки смерти повліялъ на значительную часть рѣшившихъ покончить съ собою. У нѣкоторыхъ изъ нихъ за это время уже измѣнилось настроеніе, и желаніе не разставаться съ жизнью превозмогло чувство возмущенія противъ начальства. Къ вечеру во всѣхъ камерахъ только девять человѣкъ рѣшили повторить попытку самоубійства. Снова происходили сцены прощанія съ оставшимися въ живыхъ; но состояніе послѣднихъ не было уже столь ужаснымъ, — черезчуръ напряженные наканунѣ нервы нѣсколько притупились, и въ голову приходило: «будетъ ли этому когда конецъ?» Онъ былъ уже близокъ. Вновь принятый ядъ также оказался плохимъ, испорченнымъ, и у большинства отравившихся онъ вызвалъ лишь какіе-то незначительные болѣзненные припадки. Только Калюжный и Бобоховъ, опасаясь и на этотъ разъ неудачи, заранѣе приняли не ординарныя, а значительно увеличенныя дозы морфія. Однако и эта предосторожность не подѣйствовала: Бобоховъ лишь на время впалъ въ забытье, но, проснувшись ночью, онъ услыхалъ неестественную хрипоту, издаваемую Ив. Калюжнымъ. Онъ сталъ звать своего друга и, обнявъ, осыпалъ лицо его поцѣлуями; Калюжный не откликался. Понявъ, наконецъ, что ничто не въ силахъ уже разбудить его, Бобоховъ сразу принялъ еще нѣсколько дозъ морфія, затѣмъ легъ рядомъ съ Калюжнымъ, и, крѣпко обнявъ его, уснулъ на вѣки.

Утромъ 14 ноября смотритель, явившись на повѣрку въ сопровожденіи жандармовъ, нашелъ двухъ отравившихся въ безсознательномъ состояніи. Затѣмъ прибылъ тюремный врачъ, которому оставалось лишь констатировать давно начавшуюся агонію: Калюжный скончался къ вечеру, а Бобоховъ только утромъ 15 ноября. Послѣ произведеннаго въ тюремномъ лазаретѣ вскрытія, оба трупа были погребены, вмѣстѣ съ четырьмя раньше умершими женщинами, на Нижне-Карійскомъ кладбищѣ, въ общей могилѣ, на которой товарищи водрузили сдѣланный ими самими большой крестъ, вырѣзавъ на немъ евангельскія слова: «Никто же любви больше имать, да кто душу свою положитъ за други своя».

Начальство заволновалось. Въ тотъ же день комендантъ прислалъ жандарма спросить насъ, примемъ ли мы его? Получивъ утвердительный отвѣтъ, Масюковъ явился въ сопровожденіи конвоя. Онъ былъ крайне жалокъ, — хныкалъ, лепеталъ, что не виноватъ въ происшедшемъ и объяснилъ случившееся несчастнымъ стеченіемъ обстоятельствъ. Никто изъ насъ не отвѣчалъ ему ни слова. Въ заключеніе онъ обратился къ Прибылеву съ мольбой выдать ему аптечку, такъ какъ, послѣ отравленій, онъ не вправѣ оставлять ее въ тюрьмѣ. Прибылевъ удовлетворилъ его просьбу.

Нѣсколько дней спустя пріѣхали фонъ-Плотто и прокуроръ. Не рѣшаясь войти въ камеры, они оставались на порогѣ, окруженные конвоемъ. Въ отвѣтъ на ихъ вопросы о причинахъ происшедшихъ у насъ отравленій, одинъ изъ заключенныхъ указалъ на возмутительную расправу съ Сигидой, другой говорилъ о жестокости угрозы генералъ-губернатора, предоставлявшаго коменданту право прибѣгать къ вооруженной силѣ, «не боясь послѣдствій». Онъ заявилъ также, что, пока это распоряженіе не будетъ отмѣнено, спокойствіе въ тюрьмѣ не установится. Наконецъ пріѣхалъ и губернаторъ.

Бывшій профессоръ Академіи генеральнаго штаба, генералъ Хорошкинъ былъ извѣстенъ, какъ грубый солдафонъ и бурбонъ. Приказавъ всѣмъ заключеннымъ выстроиться въ коридорѣ, онъ изъ-за плотной шеренги жандармовъ обратился къ намъ съ рѣчью, въ которой старался доказать, что наши женщины сами виноваты въ случившемся. Изъ перехваченной нашей переписки, вслѣдствіе выдачи Оссовскаго, губернаторъ видѣлъ, что мы сами ожидали репрессій, послѣ «безумнаго», какъ онъ выразился, поступка Сигиды. Но безъ повода съ нашей стороны намъ, по его словамъ, ничто особенное не угрожаетъ, такъ какъ правительству «дорога жизнь каждаго» изъ насъ. Въ теченіе своей рѣчи онъ нѣсколько разъ повторялъ: «никакихъ опасеній и никакихъ надеждъ».

Безъ всякаго предварительнаго сговора заключенные молча выслушали эту рѣчь, и, несмотря на неоднократно повторенный губернаторомъ вопросъ: не имѣемъ-ли какихъ-нибудь заявленій? — никто изъ насъ не проронилъ ни слова.

Въ женскую тюрьму Хорошкинъ пришелъ въ сопровожденіи коменданта. Только одна Я-ва не захотѣла выйти изъ своей камеры, громко заявивъ, что она не хочетъ видѣть Масюкова. Но губернаторъ рѣшительнымъ тономъ потребовалъ, чтобы она вышла, и, поколебавшись немного, Я-ва уступила. На присутствовавшихъ при этомъ товарокъ ея сцена эта произвела очень тяжелое впечатлѣніе.

Вскорѣ затѣмъ назначено было слѣдствіе по поводу происшедшихъ отравленій. Нѣкоторыя изъ допрашиваемыхъ, лица, сами покушавшіяся на самоубійство, давали очень рѣзкія показанія, въ которыхъ называли генералъ-губернатора «убійцей» и «палачемъ». Комендантъ не рѣшился отправить эти показанія высшему начальству и предложилъ допрашиваемымъ смягчить свои выраженія, но они отъ этого отказались.