16 лѣтъ въ Сибири

— Изъ Петербурга, — сообщилъ онъ, — отъ высшаго начальства пришло распоряженіе перевести васъ въ Акатуй. Новый вашъ режимъ будетъ состоять въ томъ, что вы во всемъ рѣшительно приравниваетесь къ уголовнымъ преступникамъ: вы будете жить съ ними въ общихъ камерахъ, вмѣстѣ съ ними работать въ рудникахъ, пользоваться одной и той же пищей, и васъ будутъ подвергать одинаковымъ съ ними наказаніямъ. Словомъ, — закончилъ онъ, — ни въ ту, ни въ другую сторону для васъ не станутъ дѣлать уклоненій отъ строго выработанной инструкціи.

Рѣчь генералъ-губернатора лилась довольно гладко, но все же замѣтно было, что онъ чувствовалъ себя не совсѣмъ ловко. Нѣсколько разъ повторялъ онъ, что распоряженіе это не отъ него исходитъ, и что оно не имѣетъ никакого отношенія къ происходившимъ у насъ недавно происшествіямъ. На насъ его сообщеніе произвело потрясающее впечатлѣніе: хотя мы и опасались предстоявшаго режима въ новой тюрьмѣ, но никому изъ насъ не приходило на умъ, — особенно, послѣ всего нами пережитаго, — что вновь вздумаютъ насъ сравнять съ уголовными въ отношеніи примѣненій къ намъ тѣлесныхъ наказаній. Казалось невѣроятной жестокостью, чтобы правительство рѣшилось такъ глумиться надъ людьми, большинство которыхъ мирно просидѣло въ тюрьмѣ въ теченіе десяти и болѣе лѣтъ, не давъ нималѣйшаго повода къ какимъ-либо недоразумѣніямъ съ начальствомъ.

На повторенный бар. Корфомъ нѣсколько разъ вопросъ, не имѣемъ-ли какихъ-нибудь заявленій, мы отвѣчали гробовымъ молчаніемъ, такъ какъ никто не хотѣлъ вступать въ разговоръ съ человѣкомъ, отдавшимъ возмутительное распоряженіе о наказаніи женщины. Ему же, видимо, чрезвычайно хотѣлось, чтобы кто-нибудь заговорилъ съ нимъ. Чувствовалось крайне напряженное состояніе. Не дождавшись ни отъ кого изъ насъ ни слова, генералъ-губернаторъ собрался было уже уходить, когда М-скій совсѣмъ неожиданно нарушилъ общее молчаніе. Въ очень вѣжливой формѣ обратился онъ къ барону Корфу съ вопросомъ, какъ понимать его слова, что ни въ какую сторону не будутъ дѣлаться для насъ отступленія отъ инструкціи? Онъ указалъ при этомъ на то, что уголовныхъ безъ ограниченія выпускаютъ въ вольную команду, между тѣмъ какъ по отношенію къ намъ это правило всегда нарушается. Генералъ-губернаторъ съ большимъ оживленіемъ началъ объяснять, что и по отношенію къ намъ впредь не будетъ никакихъ ограниченій при выпускѣ въ вольную команду. Мирскій обмѣнялся съ нимъ еще нѣсколькими фразами, когда въ ихъ разговоръ вмѣшался Я-ичъ. Волнуясь и жестикулируя, онъ заявилъ, что политическіе никогда не дадутъ сравнять себя съ уголовными въ отношеніи тѣлесныхъ наказаній, и что они всегда предпочтутъ смерть позору. Генералъ-губернаторъ довольно сбивчиво сталъ доказывать, что, какъ въ прошломъ, такъ и въ будущемъ насъ не будутъ наказывать.

Я не намѣревался вступать въ этотъ разговоръ, но, услыхавъ послѣднюю фразу, у меня невольно сорвалось съ языка: «а Сигиду, женщину!».

Эта была самая щекотливая и тяжелая тема. Баронъ Корфъ, повидимому, обрадовался случаю высказаться по этому поводу.

— Что же намъ было дѣлать? — воскликнулъ онъ: — насъ бьютъ, а мы должны молчать?

— Вы могли казнить ее, но не издѣваться, — отвѣтилъ я.

Генералъ-губернаторъ продолжалъ доказывать, что не онъ первый прибѣгъ къ личному оскорбленію, а Сигида, и въ заключеніе замѣтилъ, что прошлаго не исправишь.

* * *

Мы вернулись въ камеры въ самомъ тяжеломъ настроеніи. Всѣ чувствовали себя униженными и оскорбленными сообщеніемъ барона Ворфа. Но нѣсколько часовъ спустя, начальство получило возможность убѣдиться, какъ мы будемъ реагировать на третированіе насъ, какъ уголовныхъ.

Съ наступленіемъ вечерней повѣрки смотритель тюрьмы, чиновникъ Пахоруковъ сталъ вмѣстѣ съ дежурными жандармами обходить по порядку камеры. Я въ это время былъ на коридорѣ и намѣревался зайти въ свою камеру одновременно съ лицами, производившими повѣрку. Тамъ же находился Ѳомичевъ, повидимому, имѣвшій въ виду сдѣлать тоже самое. Но лишь только жандармъ, всунувъ ключъ въ замокъ, началъ отпирать его, какъ вдругъ въ воздухѣ что-то блеснуло, раздался сильный ударъ чѣмъ-то тяжелымъ, и смотритель повалился на землю. Жандармы въ паническомъ страхѣ бросились бѣжать вонъ изъ коридора. Посмотрѣвъ на лицо Ѳомичева, покрытое смертельной блѣдностью, мнѣ не трудно было понять, что это онъ чѣмъ-то ошарашилъ Пахорукова. Послѣдній, между тѣмъ, лежалъ на полу въ безсознательномъ состояніи.

Устремившись вслѣдъ за убѣжавшими жандармами, я сталъ успокаивать ихъ, что имъ не угрожаетъ никакая опасность, тѣмъ болѣе, что они всѣ вооружены; но не скоро удалось мнѣ убѣдить ихъ вернуться обратно, чтобы оказать помощь смотрителю.