16 лѣтъ въ Сибири

Мы наскоро сложили свои вещи и съ большой грустью простились съ тринадцатью товарищами, оставшимися въ тюрьмѣ, въ ожиданіи предстоявшей имъ черезъ два дня отправки въ Атакуй. Сознаніе, что ихъ положеніе чрезвычайно ухудшилось, ослабляло радость по поводу собственнаго освобожденія. Представлявшійся раньше безконечно отраднымъ моментъ ухода изъ тюрьмы, теперь, когда онъ, наконецъ, наступилъ, вызвалъ у насъ неимовѣрную грусть, — словно мы покидали родной домъ. Не съ высоко поднятыми головами, а удрученные и печальные направились мы къ тюремнымъ воротамъ. Открыли калитку, и дотолѣ еще небывалая по количеству кучка политическихъ каторжанъ сразу очутилась за тюремной отрадой.

ГЛАВА XXX Въ вольной командѣ

Былъ ясный осенній день. Намъ нужно было пройти всего съ полъ-версты; но, потому-ли, что мы отвыкли отъ движенія на вольномъ воздухѣ, или вслѣдствіе наступившей послѣ нервнаго возбужденія реакціи, только всѣ мы на полъ-пути до поселка почувствовали вдругъ такой упадокъ силъ, что рѣшили сдѣлать привалъ. Мы расположились на землѣ и, закуривъ папиросы, перекидывались отрывочными фразами. Всѣ, видимо, находились въ придавленномъ состояніи.

Въ расположенной на окраинѣ поселка жалкой черной избушкѣ, раньше бывшей кузницей, жили Рехневскіе. Мы ввалились къ нимъ гурьбой, заполнивъ крохотную, съ низкимъ потолкомъ, но довольно чистенькую и уютную комнату. Нѣкоторые остались пить чай, другіе вскорѣ отправились разыскивать остальныхъ вольнокомандцевъ. Я также пошелъ къ Стефановичу, который все еще находился на Карѣ, оттягивая, подъ разными предлогами, день своего ухода на поселеніе въ Якутскую область.

Его я не засталъ дома, но мнѣ не хотѣлось уходить, и я остался ждать его. Только поздно вечеромъ онъ вернулся домой и сообщилъ, что «въ куткѣ»[45] по случаю нашего освобожденія изъ тюрьмы устроена общая попойка, и предложилъ мнѣ отправиться туда.

Всѣ вольнокомандцы, числомъ болѣе тридцати человѣкъ, собрались въ маленькой тѣсной избушкѣ, въ которой негдѣ было повернуться. Пили, ѣли и пѣли, но, повидимому, никому не было весело. Потолкавшись немного, мы со Стефановичемъ вскорѣ ушли домой дѣлиться впечатлѣніями о пережитомъ за истекшіе со времени нашей разлуки пять мѣсяцевъ.

На слѣдующее утро мы отправились съ нимъ къ женской тюрьмѣ, изъ которой въ этотъ день должны были выпустить въ вольную команду Лешернъ фонъ-Герцфельдъ, Корбу, Ивановскую и Добрускину. Намъ нужно было пройти четыре версты, при этомъ я имѣлъ возможность увидѣть весь нашъ поселокъ — Нижнюю Кару. Онъ имѣлъ довольно оригинальный видъ. Расположенная по склону невысокой сопки, спускающейся къ незначительной, но золотоносной рѣчкѣ Карѣ, лѣтомъ почти совершенно пересыхающей, Нижняя Кара ни по составу своего населенія, ни по внѣшнему виду нисколько не походила на русскую деревню. Преобладающій контингентъ ея населенія составляли уголовные вольнокомандцы, преимущественно холостые; затѣмъ тамъ имѣлось нѣсколько крестьянъ изъ ссыльныхъ или изъ бывшихъ заводскихъ. На Нижней же Карѣ помѣщались три сотни пѣшихъ сибирскихъ казаковъ, которые несли караульную службу при тюрьмахъ; тамъ имѣлось также большое число всякаго рода служащихъ, офицеровъ, чиновниковъ и три торговца съ семьями.

Соотвѣтственно составу населенія были разнообразны и постройки на Нижней Карѣ: холостые уголовные вольнокомандцы и казаки помѣщались въ обширныхъ казармахъ, офицеры и тюремные чиновники занимали довольно приличныя казенныя зданія, а купцы имѣли хорошіе собственные дома; семейные же вольнокомандцы изъ уголовныхъ, мѣстные крестьяне и мы, политическіе, ютились въ ветхихъ крошечныхъ избушкахъ и въ жалкихъ лачугахъ, расположенныхъ въ тѣсномъ «куткѣ».

Найти помѣщеніе въ незначительномъ поселкѣ для такого, сравнительно большого контингента лицъ, одновременно очутившихся въ немъ, было дѣломъ не легкимъ. Намъ пришлось, поэтому, чрезвычайно тѣсниться, и нѣкоторое время многіе изъ насъ помѣщались въ крошечныхъ избушкахъ, по нѣсколько душъ вмѣстѣ. Къ тому же наши матеріальныя условія были по прежнему незавидны. Съ выходомъ въ вольную команду вполнѣ подтвердилось, что Масюковъ былъ тому причиной.

Въ одинъ изъ первыхъ дней послѣ нашего освобожденія изъ тюрьмы онъ пригласилъ къ себѣ нашего старосту и чистосердечно признался ему въ произведенной имъ растратѣ нашихъ денегъ, кажется. 1.200 или болѣе того рублей. При сдачѣ же имъ должности должно было обнаружиться, что у него нѣтъ принадлежавшихъ намъ денегъ; поэтому, онъ униженно просилъ не губить его, а заявить новому нашему начальнику, что мы отъ него сполна получили, обѣщая по частямъ выслать слѣдуемое намъ съ мѣста новой его службы, въ чемъ и предлагалъ росписку.