16 лѣтъ въ Сибири

Хотя, въ общемъ, отзывы о Бутыркахъ были довольно благопріятнаго характера, но, когда насъ впустили подъ тяжелые своды этой тюрьмы, я все же испытывалъ непріятное ощущеніе: за сравнительно короткій промежутокъ, протекшій со времени моего ареста во Фрейбургѣ, кромѣ трехъ нѣмецкихъ тюремъ, я успѣлъ уже побывать въ шести русскихъ и убѣдился, что рѣшительно въ каждой изъ нихъ режимъ былъ иной. Какъ-бы человѣкъ ни былъ равнодушенъ къ житейскимъ удобствамъ, но его невольно охватываетъ непріятное, тревожное чувство, при приближеніи къ новому мѣсту заключенія; «Опять, быть можетъ, предстоятъ лишенія элементарнѣйшихъ удобствъ, вновь придется вести борьбу изъ-за койки, столика!» естественно приходитъ въ голову, когда затворяются ворота новой тюрьмы…

* * *

Насъ, вновь прибывшихъ политическихъ, ввели въ довольно большую комнату, служившую конторой. Въ ней за столомъ сидѣлъ старикъ лѣтъ 55, съ длинной сѣдой бородой, въ очкахъ и въ старомъ вицъ-мундирѣ съ офицерскими погонами, — то былъ отставной капитанъ Мальчинскій, помощникъ смотрителя, спеціально завѣдывавшій политическими преступниками. Послѣ обычнаго осмотра насъ и нашихъ вещей, онъ распорядился, чтобы надзиратели развели насъ по разнымъ башнямъ.

Когда вслѣдъ затѣмъ я очутился въ отведенной для меня камерѣ, то съ перваго взгляда она показалась мнѣ крайне невзрачной: узенькая, формы неправильнаго треугольника, камера эта была такъ мала, что по ней можно было сдѣлать лишь 2–3 шага; къ тому же сквозь небольшое окно съ рѣшетками проходило мало свѣта, но койка и другія необходимыя тюремныя принадлежности въ ней имѣлись. Не успѣлъ я сбросить съ себя верхнее платье, какъ услышалъ совсѣмъ вблизи голоса, которые звали меня подойти къ дверному окошечку. Оказалось, что рядомъ со мною помѣщались также привезенные въ Бутырки на зимовку двое осужденныхъ въ каторжныя работы по почти одновременно съ моимъ состоявшемуся въ Петербургѣ процессу 14-ти, извѣстному у насъ больше по имени главнаго въ немъ лица — Вѣры Фигнеръ. Сосѣди по камерамъ были моими ровесниками — 28 и 30 лѣтъ. Старшій — Афанасій Спандони-Басманджи былъ приговоренъ къ 15 годамъ, а другой — Владиміръ Чуйковѣкъ 20 годамъ. Оба они довольно долгое время просидѣли въ Петропавловской крѣпости, что въ сильной степени повліяло на ихъ здоровье.

Обмѣну новостями и всевозможнымъ разсказамъ въ теченіе первыхъ дней не было у насъ конца. Мы свободно могли разговаривать не только во время совмѣстныхъ прогулокъ по небольшому дворику, примыкавшему къ нашей Пугачевской башнѣ, но также, когда находились въ камерахъ. Мои опасенія относительно суровости предстоящаго режима, такимъ образомъ, оказались совершенно напрасными.

* * *

Въ одинъ изъ первыхъ вечеровъ меня позвали въ контору. Тамъ я нашелъ принимавшаго насъ въ день прихода стараго капитана. Пригласивши меня сѣсть на стоявшій возлѣ стола свободный стулъ, капитанъ сказалъ, что желаетъ поговорить со мною вполнѣ откровенно.

— Вы хотите бѣжать отсюда? — заявилъ онъ. — Но я считаю нужнымъ предупредить васъ, что это принесетъ большой вредъ вамъ и вашимъ товарищамъ. Мы здѣсь никого не стѣсняемъ. Если вамъ что нужно, напишите «черненькимъ по бѣленькому»[19], мы это пошлемъ губернатору, а онъ всегда удовлетворяетъ законныя желанія заключенныхъ.

Старый капитанъ, очевидно, понималъ людей нашей среды. Узнавъ, изъ моихъ-ли бумагъ или изъ другого источника о прежнихъ моихъ побѣгахъ, онъ пустилъ въ ходъ дипломатическую хитрость и прямо поставилъ вопросъ, стараясь напередъ задобрить меня обѣщаніемъ разныхъ облегченій. Я заявилъ ему, что, конечно, всякій осужденный на каторгу не прочь бѣжать, но, насколько могу судить, изъ этой тюрьмы невозможно осуществить такое желаніе; сдѣлать же легкомысленную попытку, — на «авось», — не въ моихъ интересахъ. Мы затѣмъ разстались съ нимъ въ хорошихъ отношеніяхъ.

Двѣ недѣли спустя, послѣ моего прихода въ Москву, изъ Кіева къ намъ, въ Бутырки, должны были привести еще восемь человѣкъ по уже упомянутому мною процессу Шебалина съ товарищами. Но въ день прихода арестантской партіи въ нашу башню привели только двухъ поселенцевъ — Макара Васильева и Петра Дашкевича, а въ женскую башню — Парасковью Шебалину и Варвару Шулепникову, осужденную на житье въ Сибирь. Всѣхъ же четырехъ мужчинъ каторжанъ[20] по этому процессу, какъ вскорѣ оказалось, совершенно неожиданно отвезли въ Шлиссельбургскую крѣпость. Отъ вновь прибывшихъ поселенцевъ — Васильева и Дашкевича — мы узнали подробности печальной исторіи увоза ихъ товарищей — сопроцессниковъ въ Шлиссельбургъ.