16 лѣтъ въ Сибири

Въ Елисаветградѣ собрался на время извѣстный тогда на югѣ довольно большой кружокъ «кіевскихъ бунтарей», въ число членовъ котораго и я входилъ. Между многими «нелегальными», составлявшими этотъ кружокъ, было нѣсколько человѣкъ, которыхъ полиція энергично разыскивала, вслѣдствіе оговоровъ, между прочимъ, и Н. Гориновича. Послѣдній, будучи арестованъ въ 1874 году и, по тому времени, сильно скомпрометированъ, сталъ вскорѣ выдавать все, что зналъ и, повредивъ, такимъ образомъ, нѣкоторымъ лицамъ, добился освобожденія изъ тюрьмы. Какъ и другихъ ренегатовъ, его навѣрно также никто не сталъ бы трогать, если бы онъ совершенно оставилъ революціонную среду. Онъ же, по прошествіи двухъ лѣтъ послѣ освобожденія, вновь сталъ пробираться въ нее. Познакомившись, какимъ-то путемъ съ неопытными юношами и, конечно, не сообщивъ имъ о своемъ ренегатствѣ, Гориновичъ узналъ отъ нихъ, что въ Елисаветградѣ находится извѣстный кіевскій кружокъ. Тогда онъ, подъ вымышленнымъ именемъ, явился въ этотъ городъ и сталъ разыскивать именно тѣхъ нелегальныхъ, которыхъ онъ же оговорилъ. Но Гориновичъ былъ узнанъ, и у нѣкоторыхъ изъ насъ естественно явилось подозрѣніе, что онъ пріѣхалъ въ Елисаветградъ съ намѣреніемъ указать полиціи имъ скомпрометированныхъ лицъ, тогда я съ однимъ товарищемъ рѣшили убить его. Не желая дѣлать этого въ Елисаветградѣ, гдѣ полиція легко могла бы напасть на слѣдъ, мы предложили Гориновичу отправиться съ нами въ Одессу подъ предлогомъ, что тамъ находятся разыскиваемыя имъ лица. Онъ согласился.

Не буду распространяться объ этомъ несчастномъ дѣлѣ[3]. Скажу лишь, что Гориновичъ, страшно изуродованный, остался живъ. Онъ разсказалъ затѣмъ полиціи о всѣхъ обстоятельствахъ, сопровождавшихъ покушеніе на его жизнь. Начались энергичные розыски и аресты. Осенью слѣдующаго года я, вмѣстѣ съ другими лицами, былъ арестованъ по, такъ называемому, «Чигиринскому дѣлу». Но весной 1878 года мнѣ, Стефановичу и Бохановскому удалось бѣжать изъ кіевской тюрьмы.

Между тѣмъ, судъ надъ обвиняемыми по дѣлу о покушеніи на жизнь Гориновича состоялся лишь въ концѣ ноября 1879 г., — въ періодъ разгара краснаго и бѣлаго террора. Послѣ цѣлаго ряда террористическихъ актовъ, направленныхъ противъ разныхъ должностныхъ лицъ, народовольцы въ то время сосредоточили все свое вниманіе на убійствѣ императора Александра II-го. На террористическіе акты правительство отвѣчало изданіемъ исключительныхъ законовъ, военными судами и казнями лицъ, нерѣдко совершенно непричастныхъ къ этого рода дѣятельности. За нѣсколько дней до начала суда надъ арестованными по дѣлу о покушеніи на Гориновича, когда имъ уже былъ выданъ обвинительный актъ, подводившій ихъ подъ сравнительно незначительныя наказанія, террористами произведенъ былъ 19-го ноября подъ Москвой взрывъ поѣзда, въ которомъ, какъ предполагалось, долженъ былъ ѣхать царь. Свою злость за этотъ фактъ правительство выместило на пяти обвиняемыхъ по дѣлу о покушеніи на Гориновича. Хотя изъ числа ихъ всего лишь одно лицо принимало участіе въ этомъ дѣлѣ, и всѣ подсудимые были арестованы за 2–3 года до начала террористическаго движенія, а слѣдовательно, ни въ какомъ случаѣ не могли являться за него отвѣтственными, — судъ отвѣтилъ на взрывъ поѣзда подъ Москвой жестокимъ приговоромъ надъ совершенно непричастными лицами: Дробязгинъ, Малинка и Майданскій были повѣшены въ Одессѣ 3-го декабря, Костюринъ и Янковскій были приговорены къ каторжнымъ работамъ, а предатель Ѳеодоръ Курицынъ[4] оправданъ.

Въ случаѣ ареста меня ждала тяжелая участь. Но въ началѣ 1880 года я эмигрировалъ за границу, гдѣ оставался на свободѣ до вышеописаннаго происшествія во Фрейбургѣ. Понятно теперь, почему меня такъ страшилъ этотъ арестъ.

ГЛАВА II Первые дни

Съ нетерпѣніемъ ждалъ я наступленія разсвѣта. Когда стало возможнымъ различать предметы, я поднялся съ постели.

Камера моя оказалась высокой, очень чистой, съ большимъ окномъ на улицу. Кромѣ кровати, на которой былъ удобный матрацъ, постельное бѣлье, подушка и теплое шерстяное одѣяло, въ ней имѣлись также столикъ и стулъ. На одной изъ стѣнъ прибиты были печатныя правила о поведеніи заключенныхъ. Оказывалось, что пользоваться свѣтомъ ночью, а также своими средствами и табакомъ, можно было лишь съ разрѣшенія прокурора. За нарушеніе тюремной дисциплины, говорилось далѣе въ этихъ правилахъ, полагаются разныя наказанія, но усмотрѣнію администраціи и тюремнаго комитета. Заключенному не дозволялось разговаривать съ кѣмъ-нибудь изъ сосѣдей, пѣть и свистать; ему запрещалось также смотрѣть въ окно и пр. Но ему дозволялось пользоваться, какъ своими книгами, такъ и библіотечными, а также письменными принадлежностями и перепиской не только съ родными, но и со знакомыми по своимъ дѣламъ.