Я только что вышелъ, однажды, передъ вечеромъ, погулять на этапный дворъ; въ это время уголовные выстроились для вечерней повѣрки. Замѣтивъ меня, офицеръ грубо приказалъ мнѣ итти обратно въ камеру, такъ какъ, молъ, мое присутствіе мѣшаетъ ему сосчитать арестантовъ. Требованіе это было совершенно неосновательно, и я отказался его исполнить. Но офицеръ накинулся на меня съ крикомъ, причемъ я замѣтилъ, что отъ него сильно разитъ водкой. Я посовѣтовалъ ему тогда, провѣрить поскорѣе арестантовъ, отправиться на покой; но онъ не унимался и все стоялъ на своемъ. Не знаю, чѣмъ окончилась бы эта исторія, но находившаяся также на дворѣ ссыльная Любовь Чемоданова[26]
, которую почему-то офицеръ оставилъ въ покоѣ, побѣжала звать на дворъ всѣхъ оставшихся въ камерѣ товарищей. Замѣтивъ это, офицеръ приказалъ запереть ихъ. Они подняли сильнѣшій стукъ въ дверь; въ камерѣ начался шумъ и крикъ. Уголовные, продрогши отъ долгаго стоянія въ одномъ бѣльѣ, также начали громко выражать свое неудовольствіе, что ихъ не отпускаютъ, но по нашему адресу они на этотъ разъ посылали уже похвалу и одобренія за то, что мы не подчиняемся неосновательному требованію. Въ концѣ концовъ офицеръ долженъ былъ уступить и произвести повѣрку во время моего пребыванія на дворѣ.Но случались у насъ съ офицерами совсѣмъ неожиданные встрѣчи и эпизоды. Такъ, бывшій съ нами ветеринарный врачъ Снѣгиревъ, ссылавшійся административнымъ порядкомъ въ Восточную Сибирь[27]
, на одномъ этапѣ узналъ въ конвойномъ офицера своего школьнаго товарища. Въ теченіе двухъ сутокъ, проведенныхъ нами затѣмъ съ этимъ офицеромъ, онъ былъ къ намъ очень внимателенъ и оказывалъ намъ разныя мелкія услуги.На другомъ этапѣ въ лицѣ конвойнаго офицера мы нашли, если не единомышленника, то вполнѣ сочувствовавшаго соціалистамъ человѣка. По его признанію, онъ читалъ многія запрещенныя произведенія и раньше близко стоялъ къ дѣйствовавшимъ въ его городѣ революціонерамъ. Съ нами онъ, нисколько не маскируясь, велъ самыя откровенныя бесѣды политическаго характера. Странной и вмѣстѣ чрезвычайной пріятной неожиданностью была для насъ встрѣча на этапѣ съ такимъ конвойнымъ офицеромъ.
При продолжительномъ путешествіи для всякаго человѣка пріобрѣтаютъ большое значеніе разнаго рода мелочи, отсутствіе или, наоборотъ, наличность которыхъ доставляетъ ему удобства или же непріятности. Въ неимовѣрно большей еще степени имѣли значеніе разныя мелочи для насъ, политическихъ, которымъ въ теченіе многихъ мѣсяцевъ пришлось двигаться этапнымъ порядкомъ. Лица, сами не побывавшія въ аналогичныхъ условіяхъ, едва-ли могутъ реально представить себѣ, какія тяжелыя, даже трагическія послѣдствія могли для насъ имѣть тѣ или другія ничтожныя, въ сущности, обстоятельства. Выше я уже описалъ подобное происшествіе, которое случилось у насъ съ офицеромъ изъ-за времени выхода изъ этапа и могло окончиться жестокой расправой, военнымъ судомъ и т. д. Неудивительно, поэтому, что, при приходѣ на новый этапъ, у насъ постоянно появлялась нѣкоторая тревога относительно конвойнаго офицера: каковъ онъ? какъ онъ къ намъ отнесется? въ какомъ онъ настроеніи, состояніи? Однимъ изъ наиболѣе важныхъ обстоятельствъ, изъ-за котораго могло произойти у насъ столкновеніе съ офицеромъ, — какъ это ни покажется, быть можетъ, страннымъ, — былъ вопросъ о «парашѣ».
Отводившіяся для насъ на этапахъ и полу-этапахъ камеры на ночь запирались, причемъ въ нихъ полагалось ставить эту непріятную посудину. Не говоря уже объ издаваемомъ ею отвратительномъ запахѣ, на ея присутствіе мы не могли соглашаться въ виду того, что вмѣстѣ съ нами, какъ извѣстно, помѣщались три молодыя дѣвушки. Поэтому, первымъ дѣломъ, по приходѣ на новый этапъ, было уговорить офицера, чтобы на ночь въ нашу камеру не ставили «параши»; вмѣсто этого, мы просили, чтобы по зову дежурный выпускалъ насъ на корридоръ, который, конечно, запирался и охранялся часовымъ. Въ большинствѣ случаевъ намъ удавалось мирными переговорами добиваться отъ офицеровъ согласія на наши требованія. Но, до чего простирался иногда ихъ произволъ, можетъ, кромѣ вышеописаннаго, отчасти показать слѣдующее происшествіе.