16 лѣтъ въ Сибири

Однажды, не доѣзжая Нерчинска — послѣдняго города, черезъ который намъ предстояло пройти, я увидѣлъ какъ молодой конвойный солдатъ жестоко бьетъ прикладомъ жалкаго на видъ старика-арестанта, примостившагося на двухколескѣ, на которой лежалъ багажъ. Остановивъ эту расправу, я изъ разспросовъ обоихъ узналъ, что солдатъ самъ хотѣлъ сѣсть на эту подводу. Я закричалъ на него и разсказалъ объ его расправѣ фельдфебелю, пригрозивъ послѣднему пожаловаться въ Нерчинскѣ начальству на распущенность конвоя. Проходя на слѣдующій день по городу, по направленію къ тюрьмѣ, я направился въ колбасную. Позади меня раздался окрикъ: «куда? зачѣмъ?» Оглянувшись, я увидѣлъ того самаго солдата, который билъ арестанта. Онъ послѣдовалъ за мною въ колбасную. Фельдфебеля въ этотъ моментъ не было при партіи: я видѣлъ, какъ онъ уѣхалъ впередъ съ подрядчикомъ, доставлявшимъ подводы, и нагналъ онъ насъ уже у самыхъ воротъ тюрьмы, — надо полагать, что онъ въ это время угощался. Когда смотритель тюрьмы сталъ принимать насъ, онъ вдругъ обратился ко мнѣ съ заявленіемъ, что на меня у него имѣется жалоба отъ «конвойнаго начальника», то-есть отъ фельдфебеля за то, что я «въ пути самовольно выходилъ изъ цѣпи и оскорбилъ конвоира». Я совсѣмъ, было, забылъ про свою угрозу пожаловаться на конвойнаго за избіеніе арестанта; фельдфебель же помнилъ это и самъ забѣжалъ впередъ съ своей жалобой на меня. Хотя въ пути совершались и не такія ничтожныя нарушенія инструкціи, какъ выходъ изъ цѣпи, но разъ до высшаго начальства дошла бы жалоба на меня старшаго конвоира, могла бы выйти крайне непріятная для меня исторія. Поэтому, я на словахъ объяснилъ смотрителю, какъ происходило дѣло и рѣшилъ письменно изложить все случившееся для отсылки губернатору.

Въ Нерчинскѣ меня съ Чуйковымъ помѣстили въ мужской тюрьмѣ, а для М. Калюжной смотритель отвелъ небольшую комнатку, находившуюся при кордегардіи. Въ описываемое мною время я прошелъ уже большую часть Сибири и успѣлъ познакомиться въ ней со всевозможными мѣстами заключенія, но тюрьмы, аналогичной нерчинской, мнѣ нигдѣ не приходилось видѣть. Слабо освѣщенный тускло горѣвшей лампой коридоръ сплошь былъ покрытъ людьми въ рубищахъ и совершенно голыми. Камеры, съ нарами въ два яруса, также были переполнены арестантами, лежавшими плечо къ плечу въ грязи и слякоти. Чтобы пройти въ предназначавшуюся намъ, сообща съ «привилегированными» уголовными, камеру, находившуюся въ концѣ коридора, мы съ Чуйковымъ должны были буквально переступать черезъ покрывавшія полъ полуобнаженныя и совсѣмъ голыя тѣла. Тяжелый воздухъ, обусловливавшійся чрезмѣрнымъ скопленіемъ людей, усиливался еще вонью, исходившей изъ огромныхъ кадокъ-парашъ: онѣ стояли совершенно открытыми и кругомъ нихъ были лужи, въ которыя арестанты ступали босыми ногами и затѣмъ разносили вонючую жидкость по коридору и по камерамъ. При такой обстановкѣ въ разныхъ концахъ сидѣли на полу и на нарахъ кучки людей и, при тускломъ свѣтѣ огарковъ, съ азартомъ играли въ карты. Кругомъ стоялъ неимовѣрный шумъ. Все вмѣстѣ взятое производило впечатлѣніе ужаснаго вертепа.