16 лѣтъ въ Сибири

На лицахъ В-ко и остальныхъ товарищей появилось выраженіе крайняго изумленія. Казалось, скажи я имъ, что я сталъ послѣдователемъ Магомета, они едва ли болѣе удивились бы этому. Въ описываемое мною время идеи Маркса были вообще очень мало извѣстны въ Россіи. Правда, многіе считали своимъ долгомъ ссылаться на вышедшій къ тому времени I томъ «Капитала»; послѣдній, какъ говорили, былъ настольной книгой у передовой интеллигенціи; но очень немногіе тогда понимали философскія и соціалистическія воззрѣнія Маркса. Въ Европейской Россіи принято было признавать заслуги Маркса въ политической экономіи. «Но», говорили тогда и много лѣтъ спустя, а нѣкоторые повторяютъ еще и теперь, — «выводы, которые онъ дѣлаетъ изъ наблюденій надъ западноевропейской жизнью, у насъ въ Россіи непримѣнимы». На Карѣ же «авторитетныя и компетентныя лица» отрицали заслуги Маркса даже въ политической экономіи; къ соціалистическимъ же и философскимъ его взглядамъ многіе относились прямо съ глубокой враждебностью, хотя лица, толковавшія о Марксѣ, очень мало, если не сказать совсѣмъ не были знакомы съ его произведеніями. Такое отношеніе къ основателю научнаго соціализма объяснялось господствомъ среди заключенныхъ народническихъ воззрѣній и безграничнымъ довѣріемъ съ ихъ стороны къ такимъ «авторитетамъ», какъ Михайловскій и Дюрингъ. Къ числу такихъ отрицателей Маркса принадлежалъ и В-ко[34].

Мы съ Чуйковымъ не только устно подѣлились съ товарищами разными новостями, но, несмотря на самый тщательный обыскъ при нашемъ приходѣ, намъ удалось также пронести въ тюрьму нѣсколько подпольныхъ произведеній, среди которыхъ были и первыя изданія «Группы Освобожденіе Труда» — брошюра Плеханова: «Соціализмъ и политическая борьба» и «Развитіе научнаго соціализма» Энгельса. Давно уже заключенные не видѣли нелегальныхъ произведеній; поэтому привезенныя нами брошюры и листки были для нихъ большимъ сюрпризомъ. Мысли, высказанныя Плехановымъ въ названной брошюрѣ, не встрѣтили ни въ комъ изъ товарищей ни малѣйшаго сочувствія. Наоборотъ, тѣ изъ нихъ, съ которыми мнѣ приходилось говорить о ней, возмущались его критикой народовольчества и приписывали такое его отношеніе къ господствовавшему тогда направленію самымъ дурнымъ мотивамъ: «сидитъ заграницей, ничего не дѣлая и бумагу изводитъ, благо она все терпитъ». Всѣ его несогласія объяснялись исключительно продолжительною жизнью его въ эмиграціи. Превосходная же брошюра Энгельса прошла почти совсѣмъ незамѣченной. Кое-кто на мой вопросъ, какъ она понравилась, отвѣчалъ: «ничего новаго, это давно всѣмъ извѣстно».

Обошедши чужія камеры и познакомившись со всѣми заключенными, я къ обѣденному времени вернулся обратно въ свою. По размѣрамъ онѣ были всѣ совершенно одинаковы, но въ одной изъ нихъ вмѣсто наръ имѣлись кровати, такъ какъ она замѣняла для насъ больницу, и въ ней помѣщались наиболѣе слабые и требовавшіе особаго ухода; впрочемъ, съ теченіемъ времени это мало соблюдалось, и при мнѣ въ «больничной» камерѣ помѣщались вполнѣ здоровые люди.

Уже по дорогѣ на Кару намъ приходилось слышать отъ обратно шедшихъ товарищей о крайне скудной пищѣ, которой пользовались сидѣвшіе на Карѣ. Такъ, въ обѣдъ подавался совершенно пустой супъ, на нашемъ языкѣ называвшійся «баландой»; а вываренное и вынутое изъ супа мясо вмѣстѣ съ какой-нибудь крупой давалось на ужинъ. Какъ ни былъ я подготовленъ разсказами къ этой пищѣ, но, помню, когда въ первый день я всталъ послѣ ѣды изъ-за стола, то чувствовалъ себя совершенно неудовлетвореннымъ; очень долго, если не сказать во все время моего пребыванія на Карѣ, я не могъ привыкнуть къ нашему «меню».