18

– А ты бы попросил ее помедленнее, – шутит Димедрол. Он наклоняется и лезет в машину. Дверцу закрывает мягко, с сочным щелчком. Я давно заметил, что автомобилистам никогда не угодишь, закрывая двери. Хлопнешь сильно – они возмутятся, что ты гробишь их автомобиль, хлопнешь слегка – будут требовать, чтобы ты закрыл поплотнее. Говорил ли кто-нибудь Димедролу, что вся эта возня с личным транспортом отвлекает человека от мыслей о себе? А ведь иногда нужно заняться собой, никто этого за нас не сделает.

С Червем мне говорить неохота. Мне вообще не нравится говорить с большинством людей, но молчать почему-то считается чем-то неудобным, вроде долгого и пристального взгляда глаза в глаза.

– За такие бабки большего и не получишь, – сокрушается Червь, – хочешь, чтобы нормально отсосала, нужно заказывать бабу, а это – дешевка.

Я все-таки думаю, что она старалась. Нормально старалась, не больше, чем я на работе, но и не меньше. Моя жена не любила оральный секс, а я никогда не настаивал, может, поэтому я и не знаток? Я пытаюсь вообразить член у себя во рту. Вот я беру его губами, вожу языком по головке. Воображение не идет дальше порнографических штампов, так что, думаю, я бы сделал минет еще хуже, чем эта волоокая проститутка.

Мне хочется вдруг поблагодарить как-нибудь эту девушку с большими глазами. Сама того не зная, она принимает участие в создании обновленного меня. Вот я, только что изменивший своей жене, своей бывшей жене. Вот я – молчаливый и неласковый, одинокий и неуверенный. Чем бы я пригодился дешевой проститутке с обочины, навсегда отравленной тетраэтилсвинцом?

Я знаю, впрочем, я мог бы поговорить с ней. О том, о чем не принято говорить с такими женщинами: об очень серьезном и, возможно, очень личном. Старо как мир. Мое замужество не принесло мне счастья. А мы рождены свободными. Что стало со всеми моими амбициями? Почему я больше не думаю о медицине? Я чувствую, что уже давно умерла. And in a way, I’m dead already… Потом провести рукой по волосам. Моргнуть. Неуверенно улыбнуться. Думать о настоящей любви, о том, что нужно умерщвлять ревность, о том, что все имеет смысл и ничего не имеет значения. Всё как всегда.

– Ты интересно живешь? – спросила бы она меня. Меня никто об этом не спрашивал. Поверьте, я не стал бы долго думать над ответом.

– Да, – ответил бы я, – я интересно живу. У меня интересная жизнь, даже если кажется, что ничего не происходит. И это правда.

Мне думается иногда, что это так просто – очаровать женщину, рассказав ей о свободе и красоте, рассказав так, чтобы поверить самому в силу и значение этих простых слов.

Я не могу оставаться сейчас с этой глупой мечтой. Шум дороги возвращает меня назад.

– Ему она дольше сосет, – говорит мне Червь. Он выглядит раздосадованным. Двигался ли он сегодня днем? Я не могу хорошо себя чувствовать в компании героинового психопата. Червь не на системе, но он любит этот медленный порошок. Возможно, он любит его больше всего на свете, больше чем секс, больше чем сон, больше чем стаю птиц над вечерним городом. Он думает, что героин его отпустит, что пройдет неизвестно кем отпущенный период времени, и хмурый торч станет вчерашним днем. Но Червь заблуждается.

– Тебе кажется, – говорю я. – Времени столько же прошло. Минут пять, не больше.

Червь только ухмыляется в ответ. Он курит длинную сигарету, по-женски, не опуская руку, а поддерживая себя снизу под локоть. В соседних домах загораются окна, образуя бессмысленные знаки из сочетаний света и тьмы. Небо над телевизионными антеннами теряет синеву, обретая ночную звездно-черную гамму. Сто процентов черноты в безлунную ночь.

Наконец Димедрол возвращается к нам. Он тоже недоволен.

– Дерьмо дело, – говорит он, – у меня гандон лопнул. Эта сука его прокусила. Мне только гонореи не хватало.

– Вряд ли у нее гонорея, – успокаиваю его я.

– А ты ей промеж ног нюхал, что ли?! – горячится Димедрол.

Проститутка выбирается с другой стороны. Она что-то комкает в руке и бросает куда-то в сухую и пыльную траву.

– Я сегодня увижу деньги? – нервно спрашивает она, – мне кто-нибудь заплатит, а?!

Я гляжу на огни улицы. Я вдыхаю воздух, пахнущий дымом. На Юге летом часто пахнет дымом. Вот он я, обновленный, впервые изменивший своей жене.

– Сколько тебе? – спрашивает Димедрол.

– По сто пятьдесят с каждого, – говорит проститутка, – четыреста пятьдесят всего. Это нормально, там на объездной бабы больше берут.

– Триста хватит, – решает Червь, – по сто пятьдесят ты с отдельных клиентов снимать будешь, а нас трое! Так дешевле, понимаешь?

– Хрена ты мне гандон прокусила?! – снова спрашивает Димедрол, – я теперь свою телку заражу чем-нибудь. А если б у меня жена была, а?

Я лезу в бумажник и начинаю считать сторублевые купюры, но Червь останавливает мою руку. Его пальцы какие-то влажные, словно он вымазал их своим бесплодным семенем.