18

Чайки по-прежнему кричат над моей головой. Я оглядываюсь назад – до берега сто метров, а может, и двести, кто знает? Я передумываю тонуть, озерный холод сжимает мне сердце. Какая-то темно-зеленая трава колышется на воде рядом со мной. Я кашляю, немного воздуха выходит прочь, но спазм в глотке по-прежнему не дает мне вздохнуть.

Меня охватывает паника. Я думаю о кошках, оставшихся в пустой квартире, думаю об утопленной дискете, я думаю о проститутке, которой не заплатили, и о маленькой шлюхе в сауне. Я думаю о том, с чего начинается Родина, о том, как правильно есть суши, думаю о пистолете, лежащем на дне, о сапфире в электрочайнике, о Кристине, играющей по ночам в бильярд. Я думаю, как складываются и перемешиваются красная и черная масть в колоде карт, как сохнет тонкая трава под высоким солнцем, думаю о мебели IKEA, о кокосовых орехах, о ноктюрнах Шопена. Думаю о ромашковом чае, о девушках в розовых и голубых купальниках, о джипе Wrangler, о дерьме, которое белое, словно глина. Об абортах и Windows XP, о чистом дыхании и тонких волосках на женской руке. Я думаю о своих родителях, о своей слабой эрекции, о молчащем сотовом телефоне, о кандидате, идущем дорогой добрых дел. Я думаю о мужских и женских телах, одинаково слабых и трепетных, одинаково ничтожных и одиноких. О сигаретах Mild Seven и кондиционерах в темных комнатах, об игре в мафию и птицах в вечернем воздухе. Я думаю о Лене, беременной от кого-то чужим ребенком, о километрах проводов под землей, о глухонемых детях, рисующих на асфальте фиолетовых чудовищ. Продолжают ли думаться наши мысли после нашей смерти? И остаются ли наши тайны?

И тут в моем горле словно появляется тонкий просвет. Я со всхлипом тяну в себя воздух, и холодное покалывание наполняет мои легкие. Взмах, еще взмах… Я делаю вдох и выдох, я плыву к берегу. Что ж, озеро не приняло меня, может быть, это даже к лучшему.

Я кашляю и фыркаю водой, какое-то дурацкое счастье заставляет меня сейчас улыбаться, и я ничуть не сопротивляюсь этому чувству. Взмах, еще взмах, до берега остается, самое большее, тридцать метров, я вижу, как горят на солнце мои часы, брошенные поверх одежды.

Наверное, теперь мне многое придется изменить в своей жизни, когда я приплыву назад к своим часам. С чего я взял, что мне все время все будет сходить с рук? С чего я взял, что можно жить и не чувствовать никакой ответственности? Чего я хотел? Я хотел лучшей доли. Да, пожалуй, именно так. И жизнь свою я еще не доделал.

Я выбираюсь на берег на четвереньках, увязая локтями в песке. Чайки с высоты наблюдают за моей униженной позой. Я стою так некоторое время и хрипло дышу. Потом поднимаюсь на ноги и оглядываюсь на безупречную линию горизонта, где небо соединяется с водой. И куда я собирался уплыть, где я наделся найти ту самую легкость?

Я думаю об этом и чувствую, что что-то со мной не так. Как будто мне и не нужна на самом деле легкость, как будто на самом деле она никогда не была мне нужна. Как если бы я все время хотел прилечь на диван и, приняв наконец горизонтальное положение, вдруг обнаружил, что совсем не хочу лежать. Где-то я позволил себе расслабиться, где-то я позволил себе опустить плечи, и теперь все выходит так, как выходит. Наша жизнь – сумма наших ошибок и недоразумений, нашего бездействия и предательства. Я многое спускал себе рук, я просто смотрел на свои проделки сквозь пальцы. И теперь попал на этот диванчик. Ужасное место, гибельное.

Неожиданный кашель душит меня, я открываю рот, и на песок проливается немного прозрачной рвоты. Она уходит в песок, оставляя влажное пятно. Я глупо смотрю на него и стараюсь дышать только через нос. Начиная с определенного возраста жизнь человека – непрерывное наблюдение за своим телом и непрерывная забота о нем. По правде говоря, и я уже скоро буду совсем близок к этому возрасту. Пора бы мне позаботиться о себе, раз никто другой не хочет этим заняться.

Но, с другой стороны, с чего бы это кому-то заботиться обо мне, раз я сам ни разу ни о ком не подумал? Что это за пустота внутри меня и чем ее заполнить? Откуда взялась эта пустота, когда я ее почувствовал первый раз? В сауне? Или после – около интерната для глухонемых? Или тогда, когда Лена повесила трубку и не стала слушать стихи? Или когда она сказала мне, что ждет ребенка?

Я медленно одеваюсь, дрожащими пальцами застегивая ширинку и пуговицы на манжетах рубашки. Я не вижу себя со стороны, но и так знаю, что отвратительно выгляжу. На мне джинсы из ткани hemp за 250 долларов и льняная рубашка от Emilio Guido. Бежевую куртку Emilio Guido я просто беру в руки. Джинсы в мокром песке, к рубашке прилипли водоросли, куртка выпачкана в дерьме чаек. Я надел все это на мокрое тело и теперь одежда жмется ко мне, словно я обернут в мокрые простыни. Туфли Ecco я оставил где-то по дороге, если я пойду обратно, они наверняка ждут меня, став ненадолго приютом для случайных кузнечиков и суетливых муравьев.