19 лет

Там нам и жить. Сколько? Год, два, пять, десять? Вечно? Никто ничего не знает, начальство не говорит… Дорога через тайгу из черта душу вытрясет. От первых морозов и до весны по ней снуют сотни грузовиков с зерном «из глубинки». А летом чуть брызнет дождь, уже не проехать: колеса машин тонут в черной жидкой грязи по ступицы, лошадям под копыта набивается глина, они плетутся как на ходулях. Камней, которыми усеяна вся Белоруссия,- здесь и в помине нет, мощёные дороги никому и не снились. Чтоб проехать в распутицу, валят в колеи деревья, рубят хворост в колдобины, и всё это поглотит топь через два-три рейса. Сейчас морозы сковали дорогу, вот и торопятся вывезти хлеб из далёких сел на элеваторы. Машины идут только колоннами. В метели, лютые морозы поехать одному - значит за верной смертью.

Медленно, но все же приближаемся к своему загадочному, неведомому

пристанищу. Снова тесно сидим в кузовах. Холод пробирает до костей, коченеют скрюченные и кем-то придавленные ноги. Выезжали с рассветом, сейчас вечер, а нашего пристанища ещё не видно и не слышно – тайге и дороге ни конца, ни краю. И чего только не передумалось на этом мучительном пути: вся невыносимая, полная унижений и страданий жизнь изгнанника прошла перед глазами. А что впереди? Один навязчивый вопрос не даёт покоя: за что, почему, зачем тебя, как быдло, как вора или убийцу, столько лет кряду куда-то гонят, возят, бросают из тюрьмы в тюрьму, из одиночки в карцер? Из карцера - в людской муравейник пересылки. Кому всё это понадобилось? Ты, никого не обидел на воле, ни мыслью, ни словом, ни поступком не совершил ничего враждебного народу, строю. За это ты готов хоть сейчас отдать свою жизнь, только, без оскорбительного пятна, которым тебя походя пометили не защитники, а истинные враги народа. Ты в их руках и не можешь доказать свою правоту. Никто не слушает, никто не верит. Одичавшие опричники считают правдой ложь, за правду ставят к стенке или измываются сутками. На кого они работают до седьмого пота, до изнеможения, кому надо приносить в жертву самых честных и преданных людей? Нет, не найти ответа, всякая логика бессильна. Эти вопросы не дают покоя уже который год. Кому-то показалось мало твоих десятилетних мук, и вот снова ошельмовали тебя и близких, оторвали от дома, от семьи, от клочка родной земли под ногами и неба над головой и снова везут молчаливой промерзшей тайгою в неизвестность. Хочется кричать: «Люди, опомнитесь! За что нам эти страдания!..» И не мне одному. Сколько нас только на этой дороге, а сколько в тюрьмах, на пересылках, сколько едет в товарняках и в столыпинских вагонах, идет под конвоем в свою неизвестность. За что? Что там ожидает тебя, где приклонишь голову, что будешь делать и кому ты нужен, похожий на прокаженного с колокольчиком на шее, от которого шарахаются люди… От постоянных подобных мыслей можно свихнуться. Отгоняешь их, пытаешься переключиться на другое, но где там. Что с семьею, куда выселили из казенной хаты, как маленькая доченька, так и не понявшая, куда это забрали и повезли папу тем тёплым, напоенным ароматом майским вечером?

Меня ведь ждали тогда мои ученики на консультацию перед первым экзаменом на аттестат зрелости. Они знали, что я никогда не опаздывал, сидели в недоумении у открытых окон, а когда увидели меня и поняли, что иду я не по своей воле, что меня ведут майор и капитан в голубых фуражках, выбежали навстречу, растерялись в недоумении. Я помахал им и постарался улыбнуться. Когда машина тронулась, они махали мне, девочки плакали. Рассказывали через многие годы, как их прорабатывали потом по всем направлениям за «открытую демонстрацию сочувствия врагу народа». Досужие языки сотворили из меня шпиона, заброшенного с самолета, бывшего царского офицера, не потрудившись посчитать, что в 17-м году мне было четыре года. Но у ловких следователей всегда всё сходилось.

Вспоминаешь, дремлешь попеременно, пока не тормознет, не дернется, не завалится набок наш расшатанный скрипучий грузовик. Подхватишься, глянешь из-под дерюжки — над головою посеревшее небо, вокруг в густом инее тайга, впереди - дорога в неизвестность.

Когда окончательно стемнело, с передних машин донеслись весёлые голоса. Как гусаки из лубяного короба, тянем шеи поглядеть, что там впереди. В сумрачное небо поднимались столбы светло-голубого дыма, белели крыши, там и сям мигали слабенькие огни. Не наше ли это пристанище? Каким бы оно ни оказалось, скорее бы вылезти, распрямить ноги, отогреть душу под чужой крышей у чужой печи, где никто не ждет тебя, где никому не нужен.