19 лет

Группа «Д» росла с каждым днем, а бригады соответственно редели на глазах. У начальства был план, и оно требовало от ГУЛАГа новой и новой рабсилы (сила была, в самом деле, рабская). ГУЛАГ давал заявки оперативным органам, и по ночам шастали «черные вороны», безостановочно крутился в следственных кабинетах конвейер, и на Север шли эшелоны с зарешёченными окнами и стонами: «Во-о-оды!… Хле-еба!.. Везли будущих лесорубов и кандидатов в группу «Д». Помню – в начале месяца на работу выходило около шестисот человек, а через два месяца – только шестьдесят. Так из молдавского этапа к весне остался в живых один бригадир Савчук. И он дошёл: высокий, как жердь, тонкий, звонкий и прозрачный, с отёчными ногами, водянистым лицом и потухшими глазами попал в «слабкоманду» - эту пересылку на тот свет.

ГЛУХОТА

За несколько месяцев в воскресенье выпал первый выходной день. Удивительно — не подали ни одного порожнего состава. Люди в бараках латали свои обноски, доставали из каптерки посылки, если у кого водились, в кубовой, на маленьких кострах в карьерах, где брали глину для кирпича, в закопчённых котелках варили пшённую или перловую кашу; иные отсыпались за все бессонные ночи.

С пятачка между бараками из кавэчевского патефона плыла мелодия: «Я возвращаю ваш портрет, я ни о чем вас не молю…» Этот простенький романс бередил душу, напоминал свободу, студенческое общежитие, песни Утесова, Козина, Ирмы Яунзем.

Неподалеку от патефона сидела на лавке работница бухгалтерии, красивая и стройная, как девушка, Софья Ивановна Энден. Казалось, не седые, а серебристо-белые волнистые волосы обрамляли лицо классической, чистой красоты. На лоб спадала маленькая челочка, светло-карие с синевою глаза влажно и тепло светились. Синее в белую крапинку платье облегало её изящную фигурку. Софья Ивановна всегда была сдержанна и независима, со всеми одинаково приветлива и внимательна. Говорили про неё разное. Сидела за мужа, бывшего начальника штаба Ленинградского военного округа. После убийства Кирова вместе со многими ленинградцами выслали с семьею и его — отправили в Саратов начальником военного училища. За что? Кто-то вспомнил, что некогда молодой Блюхер увлекался Софьей Ивановной, а у её мужа с будущим маршалом произошла стычка, которая едва не закончилась поединком — оба уже расстегивали кобуры. Значит— начальник штаба склонен к терроризму. В 1937 году мужа Софьи Ивановны расстреляли, а ей дали восемь лет. Вскоре убили и Блюхера. Софья Ивановна была для нас воплощением чистоты, женственности и красоты. В бухгалтерии она сидела возле окна, и многие зэки проходили мимо конторы по нескольку раз, лишь бы взглянуть на нее, согреть своё сердце. Я тоже заглядывался издали, она напоминала мне волю и людей, что остались там, но я не отваживался подойти и заговорить, стеснялся своего вида, да и не знал, что сказать ей.

В тот памятный выходной она читала тоненькую пожелтевшую книжечку. Пять лет я не держал в руках печатного слова и боялся, что разучиться читать. А тут — книга! Я неслышно подошел из-за спины и увидел, что Софья Ивановна читает стихи: перелистала «Три пальмы», «Парус», «Валерик». Лермонтов! Здесь, за колючей проволокой, где-то прячется от «шмонов», переходит из рук в руки. От волнения я шумно вздохнул. Она оглянулась. «Вам нравятся стихи?» Во рту пересохло, я только кивнул, пробормотал что-то невнятное. «Садитесь, почитаем вместе». Я присел с краешку, но Софья Ивановна подвинулась ближе и протянула книгу. «Вы любите Лермонтова?» — «Если бы он прожил хотя бы пушкинский век, это был бы величайший поэт мира. Чего стоят «И звезда с звездою говорит», «Под ним Казбек, как грань алмаза, снегами вечными сиял».

Софья Ивановна посмотрела на меня долгим взглядом. Но тут громко загремела дверь вахты и в зону вбежала целая свора начальников: только что присланный вместо Вахонина молодой красавчик Фомичев, за ним едва поспевал кургузый и длинноносый командир взвода Русаков с пустой расстегнутой кобурой, далее поспешал белобрысый, в роговых очках и голубой фуражке уполномоченный оперчекистского отдела Факин, тяжко ковылял начальник режима и последним — начальник КВЧ Морозов. Боже мой, сколько их, и все начальники! Все устремились в кабинет Фомичева, лишь Морозов подлетел к столу с патефоном, захлопнул крышку и, подхватив патефон, заскочил в КВЧ, вынес оттуда черную тарелку репродуктора и побежал с нею вслед за всеми.