1917, или Дни отчаяния

– Мне кажется, что его сейчас попробуют арестовать… Толпа настроена агрессивно. Вызвать, что ли, казаков для охраны?

– Думаю, что не повредит…

Краснов отдает приказание.

– Товарищи! Солдаты и матросы! Граждане свободной России! Победа большевиков – это новое рабство! Рабство, которое будет страшнее, чем оковы царизма! Рабство, из которого России уже не вырваться! Я приехал просить вас о помощи! Я приехал просить вас протянуть руку Петрограду, прийти на помощь Временному правительству и завоевать свое светлое будущее! Мы победим большевизм, мы победим немцев в этой войне и равными и свободными войдем в семью европейских народов! Ура, товарищи!

Толпа свистит и хлопает. Раздаются матерные оскорбительные выкрики.

Появляется конный казачий взвод.

Керенский идет к автомобилю в окружении бравых казачков. Подобравшиеся к нему поближе дамы бросают ему под ноги цветы и те падают в октябрьскую грязь. Александр Федорович делает им ручкой, на его лице улыбка.

Автомобиль едет мимо солдатской массы. В окна заглядывают лица, некоторые из которых достойны кисти Босха.

– Они любят меня, – говорит Керенский сидящему рядом Барановскому. На глазах беглого премьера слезы. – Господи, Володенька, они меня любят!

Барановский молчит.

Громадный, забрызганный грязью «пирс-эрроу» въезжает на железнодорожную станцию.

27 октября 1917 года. Вагон поезда

В купе Керенский, который смотрит на перрон.

Перрон оцеплен.

В купе входит Барановский, за ним Краснов.

Краснов смотрит на часы.

– В чем дело? – спрашивает он кого-то в коридоре.

– Машинист сбежал! Начальник станции говорит, что другого найти не может.

– А если я его расстреляю? – говорит Краснов.

– Грозили уже, Петр Николаевич! Я лично обещал! Говорит, что нет другого.

– Товарищ генерал!

Краснов выходит в коридор.

– Что, есаул? Говори…

– Так я ж до войны помощником машиниста был, Петр Николаевич!

– Ну ты даешь, Коршунов, – улыбается Краснов. – И сможешь управиться?

– Сам не смогу, товарищ генерал, а ежели двух толковых ребят взять, на уголек, посменно… Так чего ж не управиться?

– Давай, есаул, с Богом…

По путям мчится поезд – паровоз, теплушки с бойцами, с лошадьми, платформы с орудиями, штабной вагон, снова теплушки…

За окном штабного вагона – Керенский.

Он глядит через стекло за проносящимся мимо пейзажем.

Вот поезд проходит через Псков – Керенский и Краснов смотрят на плотную людскую массу, заполнившую вокзал, платформы, подъездные пути…

Солдаты глядят на проносящийся мимо поезд недоброжелательно, провожают вагон непристойными жестами и мрачными взглядами.

За Псковом поезд притормаживает. За окнами небольшой полустанок в лесу, в штабной вагон подсаживаются несколько казачьих офицеров. В коридоре шум голосов.

Керенский выходит послушать разговор.

– Зимний охраняют большевистские караулы, – рассказывает сотник, только что севший в поезд. – Город под их контролем – мосты, Петропавловка, Арсенал. Все министры сидят в Петропавловке, к ним никого не пускают…

– Никого не расстреляли? – спрашивает один из офицеров.

– Вроде, никого… Охрану в Зимнем побили. Много юнкеров полегло, мальчишек совсем, инвалидов, кто первый этаж держал, постреляли. Женщин из ударного снасильничали… В общем, война… Сейчас они стараются училища блокировать, там многие против большевиков.

– И что в гарнизонах? – спрашивает Краснов.

– По-разному, товарищ генерал… Народ не знает, что ему делать, кого защищать. Большевиков вроде немецкими шпионами называли, а они рассказывают, что теперь каждому землю дадут…

– И верят…

– Кто-то верит, – говорит сотник. – Разброд, товарищ генерал. Люди в революциях не понимают. Кто прав, кто виноват – им побоку. Кто землю даст – тот и хороший. Сейчас куда их подтолкнуть, туда и покатятся.

– Скажи-ка, братец, – говорит Керенский сотнику, – а ты точно знаешь, что никто из Временного правительства не пострадал?

Сотник смотрит на Керенского, и лицо у него становится каменным.

– Точно знаю, что никто не пострадал.

– Спасибо, поручик! – в голосе Керенского слезы.

Он шагает вперед и протягивает сотнику руку.

Тот вытягивается в струнку, но руки не подает.

– Поручик, – говорит Керенский. – Я подаю вам руку!

– Виноват, товарищ Верховный Главнокомандующий, я вам руки подать не могу. Я – корниловец.

Керенский краснеет, резко разворачивается и скрывается в своем купе.

Ночь на 27 октября 1917 года. Гатчина. Вокзал

Поезд стоит на вокзале. Идет выгрузка.

По перрону шагает генерал Краснов. Рядом с ним Керенский и офицеры.

– В Петрограде 200 тысяч гарнизона, – говорит Краснов Керенскому. – Штурмовать город с нашими силами – все равно, что сдаться врагу. У меня пять сотен бойцов, шестнадцать конных орудий и восемь пулеметов – это дурная шутка, а не карательный отряд. Нам нужны сутки, Александр Федорович. Я не пошевелюсь, пока не буду понимать, как действовать дальше… Ждем подхода основных сил. И не спорьте со мной! Поберегите нервы – ваше красноречие и авторитет понадобятся нам в Петрограде…