1917, или Дни отчаяния

– Я ни от кого в жизни не бегала, – продолжает Пелагея, – а от нее сбежала. Мне повезло, у меня хороший муж, но я бы за черта хромого вышла бы замуж, лишь бы не оставаться дома. И ведь не скажешь о ней, что плохой человек… Хорошая она была, мамочка… Но жить с ней рядом…

Пелагея ставит бокал на подлокотник и закрывает лицо руками.

– Простите меня, мальчики… – говорит она сдавленно. – Не стоит сегодня…

– Давайте так… – Михаил делает глоток коньяку. – Много чего было – и хорошее, и плохое… Вспомним хорошее. Больше не на кого обижаться – мамы нет, а это последнее, что делало нас детьми. Теперь мы окончательно взрослые. Давайте – за нее. За то, что она нас родила, за то, что возилась с тобой маленьким, Дорик, и наш дом всегда был твоим домом. Дай нам всем Бог быть не хуже, чем она. А ей пусть Он даст упокоение…

31 марта 1956 года. Монако

– Итак, с 1923-го и вплоть до 1928 года я в основном жил в Париже… – Терещенко закуривает неизвестно какую по счету сигарету и выпускает в прохладный вечерний воздух струю белого дыма. – Моя новая работа позволяла это делать – я занимался ликвидацией банков, так или иначе связанных с Россией…

– Не понял, – говорит Никифоров.

– Многие в начале 20-х покупали русские активы за бесценок, надеясь, что их цена многократно вырастет после падения большевиков…

– А… – тянет Никифоров и добродушно смеется. – Тогда понятно. Не дождались?

– Не дождались, – соглашается Михаил Иванович. – Таких вот пострадавших от собственной недальновидности банков было много, некоторыми управляли сливки русской эмиграции, в попечительские советы входили крупные политические деятели из царской России, а толклись в них как весьма сомнительные личности, так и крупные промышленники, вроде моего старого знакомца киевлянина Бродского да русского сахарозаводчика Ярошинского, у которого я даже когда-то арендовал сахарные заводы на Украине. Эти банки, естественно, были связаны с западными, и моя задача состояла в том, чтобы западные банки потеряли как можно меньше денег.

– И вам, несмотря на ваш послужной список, доверяли?

– А что? У них были другие варианты? И чем вам не нравится мой послужной список? – улыбается Терещенко. – Хотя… Сначала, конечно, не очень доверяли, а по мере того, как начали продвигаться дела… Я не боялся рисков, прекрасно знал влиятельных людей с обеих сторон, умел убедить кого надо… Конечно, мои долги и расторгнутый брак с француженкой не добавляли симпатий к моей особе, но… Деньги – самый убедительный аргумент! Результаты моего труда делали лучшую рекламу моим способностям! Мне хватало и на номер в «Рице», и на любовниц, и на поездки в «Гранд-Казино», и на содержание бывшей жены и детей…

– Ликвидация банков, наверное, прибыльная вещь…

На этот раз Терещенко смеется.

– Ну, явно не убыточная! Только смотря для кого! Я был обеспечен, но не состоятелен и, конечно же, не богат. Мне пришлось учиться жить на зарплату и комиссионные, а это очень трудно для человека, который не привык считать деньги… И это при том, что на Украине мои заводы стояли с холодными печами и все с таким трудом построенное поколениями моих предков медленно приходило в упадок. Наши коллекции живописи разграбили, наши имения разгромили… Я не потерял состояние, у меня его забрали! Занимаясь ликвидацией русских банков, я все больше убеждался, что принял правильное решение – забыть ту страну! Забыть об ее правителях, ее проблемах, большевиках, эсерах, кадетах, анархистах, о крови, белом движении и несбывшихся мечтах о реванше…

– И вот, – шутливо продекламировал Никифоров, – эта страна сидит перед вами и берет у вас интервью.

– Соглашусь, я приостыл… Раньше я бы не стал… Впрочем, зачем повторяться? Я отлучусь на пару минут… Запись можете остановить, нам осталось немного…

Терещенко встает и достаточно твердой походкой уходит с веранды.

Рядом со столиком возникает официант – типичный здешний гарсон, невысокий, набриолиненный, в белой курточке.

– Еще чего-нибудь? – спрашивает он по-русски. – Желаете перекусить?

– Пожалуй, нет… – отзывается Никифоров.

– В Минске – зима, – говорит официант. – Снег еще и не начинал таять.

– Здесь климат мягче… – отвечает Сергей Александрович.

– Что вы решили? – осведомляется официант, убирая на столике.

Никифоров едва заметно пожимает плечами.

– Еще не знаю. Решу… Время есть. А впрочем, давайте, на всякий случай…

– Я оставил ручку «Паркер» в салфетке, у вас под левой рукой. Две-три капли в любую из жидкостей, и через несколько часов все будет кончено. Можете смочить табак в сигарете, эффект тот же. Ручку потом лучше выбросить.

– Хорошо, я понял…

– Товарищ Судоплатов передает вам привет, товарищ капитан.

– Можно я не буду кричать на всю Круазетт «Служу Советскому Союзу»? – ухмыляется Никифоров, кладя смертоносное перо во внутренний карман.

– Может, еще коньячку? – предлагает официант.

– Ладно, – машет рукой Никифоров, – неси… У деда печень, как у слона. Сил нет уже с ним пить, сорбент кончается.

Официант приносит два бокала с коньяком и ставит их перед Сергеем.