1917, или Дни отчаяния

Терещенко с ловкостью фокусника достает из-под подушки бархатную коробочку и вручает ее девушке.

Эбба взвизгивает от восторга, усаживается по-турецки и открывает подарок.

Это кольцо тонкой работы с большим и красивым бриллиантом.

– Мишель! – Эбба наклоняется и целует его долго и страстно.

Потом выпрямляется и смотрит на его пах.

– О! – говорит она смеясь. – Вот теперь я вижу, что ты по мне соскучился!

29 июля 1929 года. Париж. Русская церковь

Эбба и Михаил стоят перед священником.

Рядом с Михаилом капитан Бертон – он снова свидетель на свадьбе Терещенко.

– Венчается раб божий Михаил… – гудит священник.

3 октября 1931 года. Вена

Эбба лежит в кровати, бледная и счастливая. Рядом с ней доктор и сестра-акушерка. Сестра передает Терещенко новорожденного. Это мальчик, он кряхтит и морщится.

– Мы назовем его Иван, – говорит Михаил, держа на руках сына. – Как моего отца – Иван.

Мальчик кричит и выдает вверх сильную струю мочи.

Терещенко заливается радостным смехом.

– Сын… – говорит он проникновенно. – Мой сын. Мой Иван.

Октябрь 1931 года. Вена. Офис Луи Ротшильда

В офисе Терещенко и Ротшильд.

– Мы все благодарны тебе за работу, Мишель, – говорит Луи, – и радуемся твоим успехам. Я уверен, что лучше тебя никто бы не справился с такой сложной задачей. Ты даже не представляешь себе, как мне было приятно слышать слова благодарности от лорда Монтегю за мои рекомендации в твой адрес. Даже мне лестны похвалы от председателя Английского банка!

– Спасибо, Луи!

– Но это только начало пути, Мишель… Нам нужно, чтобы ты полностью взял на себя санацию «Кредит-Анштальт» и выжал из него все, что возможно. Только твои решения, только твоя ответственность. Отчитываться ты будешь перед административным советом. Если ты сможешь обеспечить достойную стоимость активов при ликвидации, то вопрос о твоих долговых обязательствах можно будет считать закрытым.

– Это твое слово, Луи? – спрашивает Терещенко, закуривая.

– Конечно, – спокойно отвечает Ротшильд. – И не только мое. Поверь, я согласовал эти премиальные со всеми заинтересованными сторонами.

– Ликвидировать банк обязательно?

– Ты надеешься сохранить его? – удивленно спрашивает Луи.

– У меня есть мысли по этому поводу. Там есть плохие активы, но я, кажется, знаю, что можно сделать…

– Ну что ж… – говорит Ротшильд. – Я не против, если это принесет нам внеплановые прибыли. А у тебя есть шанс снова поразить Нормана Монтегю в самое сердце…

2 октября 1938 года. Дом семьи Терещенко в Вене

Семья за завтраком. Терещенко сидит в кресле с газетой и утренним кофе. Рядом с ним сын Иван, красивый темноволосый мальчик семи лет, и супруга Эбба.

– Вот черт! – резко говорит Терещенко, отбрасывая газету. – Все-таки началось!

Иван и Эбба с недоумением смотрят на Михаила.

– Прошу прощения, – извиняется он. – Произошло то, что я предвидел. Этот безумный художник решил проверить Англию на прочность!

– Что произошло, милый? – спрашивает Эбба.

– Немцы начали аннексию Судетской области, – поясняет Терещенко. – Воспользовались пронемецкими настроениями у населения, оперлись на чешских наци и… вуаля! Формально это не вторжение, но всем понятно, что происходит! Теперь все зависит от Великобритании и Франции – они должны поставить Гитлера на место, иначе Чехословакия – это только первая ласточка! Он не успокоится, поверь! Я знал таких людей еще в России – они идут до конца! Всегда – только до конца! Гитлер хочет получить всю Европу!

– Это опасно и для нас, папа? – вмешивается в разговор Иван. – Поэтому ты так волнуешься?

– Это опасно для всех, сынок.

Терещенко поворачивается к жене.

– Раньше я думал, что самая большая угроза Европе – большевики…

– А теперь ты боишься наци? – спрашивает Эбба.

– Теперь Европе стоит опасаться и тех, и других. Боюсь, что большая война – это всего лишь дело времени. Вена становится небезопасным местом.

– Ты хочешь уехать?

– Я хочу не просто уехать, а уехать вместе с банком. Зря я, что ли, отдал ему восемь лет жизни?

– Куда?

– Например, в Монако!

Эбба улыбается.

– С «Кредит-Анштальт»? Но ведь это старый австрийский банк! Он не захочет переезжать!

– Боюсь, что ему придется это сделать, чтобы не стать немецким…

Январь 1938 года. Монако. Дворец его высочества князя Луи II

– Я благодарю вас за аудиенцию, ваше высочество!

Терещенко склоняет голову в поклоне.

– Оставьте церемонии, Мишель! Я рад вас видеть!

– А мне видеть вас, ваше высочество, крайне необходимо!

– Что-то случилось, месье Терещенко? Что-то плохое?

– Пока нет, ваше высочество, но может случиться со дня на день…

Князь делает приглашающий жест, и мужчины проходят в курительную.

– Вы говорите о возможной войне? – спрашивает Луи, садясь в старинное кожаное кресло с высокой спинкой.

– О возможной, ваше высочество? Война уже идет, просто мы не называем вещи своими именами!

Луи II раскуривает сигару, окунает ее кончик в бокал с коньяком и рассудительно замечает: