Примером может служить разговор за обедом, который состоялся в резиденции делегации после выступления Гомулки с основным докладом на съезде. О нем и зашла речь за столом. Начали с позитивных общих утверждений, но в какой-то момент посол Аверкий Аристов, который часто бывал в резиденции и не придерживался дипломатических порядков, т. к. был в дружеских отношениях с Брежневым, обратил внимание на то, что, «возможно, не все в этом докладе заслуживает одобрения, поскольку в нем имеются вызывающие беспокойство пассажи». Обращаясь ко мне, он с лукавой улыбкой спросил, как я оцениваю доклад. От неожиданности я невыразительно промямлил, что в сложное время возникают трудные проблемы, которым не всегда можно дать однозначную оценку. Впрочем, в диалог сразу включился Брежнев со словами: «Аверкий, не заставляй нашего друга оценивать свое руководство. Выйдем лучше на свежий воздух, там сможем поговорить». Поднялся и вышел наружу, а за ним потянулись и все остальные участники беседы.
Я вышел вместе со всеми, отделился от этой целиком советской по своему составу группы, однако встал с наветренной стороны и мог слышать, по крайней мере, некоторые фрагменты их разговора. После выпитого коньяка Аристов громко рассуждал о националистических нотах в докладе Гомулки, об их антисоветском звучании, о тех положениях его речи, которые способны возбудить в обществе небезопасные тенденции. К моему удивлению, Брежнев поддержал эту тему и стал подбрасывать собственные замечания, приводя примеры услышанного на встречах, посвященных Чехословакии. Когда он сделал паузу, я оставил выгодную позицию, не желая быть обвиненным в подслушивании. Об услышанном я сообщил Клишко, который явно обеспокоился. Он сказал, что проинформирует «Веслава», но попросил меня помалкивать: мнение советской делегации могло бы порадовать различных оппозиционеров, число которых в партии в последнее время растет. «Сами видите, сколько их крутится вокруг советской делегации, добиваясь ее расположения», – заметил Клишко.
И еще одно воспоминание, касающееся завершающей фазы съезда. Объявленный после одного из заседаний перерыв, во время которого Гомулка проводил консультации по вопросу избрания партийного руководства, затянулся. Зарубежные делегации в ожидании возобновления заседания коротали время в отведенных им помещениях позади Зала конгрессов. В какой-то момент меня подозвал заместитель заведующего Иностранным отделом ЦК Мариан Ренке и, сообщив, что перерыв закончен, попросил, чтобы я проводил Брежнева в президиум съезда. Когда мы вошли в зал, в президиуме еще никого не было, зато немногочисленные группы делегатов о чем-то между собой разговаривали. Ничто не указывало на то, что заседание скоро возобновится, и явно дезориентированный Брежнев попросил меня срочно организовать встречу с Гомулкой. Сам он поднялся на сцену президиума и пытался установить контакт с прибывающими в зал делегатами. Я не знал, где находится «Веслав», поэтому нашел полковника Гурецкого и проинформировал его о желании Брежнева. Он был удивлен, что без его распоряжения кто-то решил пригласить в зал одного только Брежнева, как бы рассчитывая на какую-то неожиданную реакцию. Относительно же пожелания Брежнева сказал: «„Хозяин“ (так обычно охрана называла Гомулку) дал ясное указание: во время консультаций по кадровым вопросам никого к нему не приводить, особенно иностранных гостей. Делай что хочешь, но ты должен уговорить Брежнева отказаться от намерения встретиться». На мое уклончивое объяснение Брежнев проворчал: «Как видно, „Веслав“ не хочет со мной посоветоваться». Неприятный осадок остался, хотя позднее я был свидетелем, как Брежнев поздравлял Гомулку с новыми кадровыми решениями.
Независимо от активного участия в разрешении многих нараставших внутренних трудностей и активности в международных делах в центре внимания Гомулки всегда оставался немецкий вопрос. Необходимость в этом имелась, особенно когда в 1969 г. снова начали нарастать симптомы, свидетельствовавшие о неустойчивости позиции СССР по некоторым жизненно важным для Польши аспектам этого вопроса.