1984

– Нет. Несколько дней, недель, месяцев… наверное, несколько месяцев.

– Как думаете, зачем мы приводим сюда людей?

– Заставить их признаться.

– Нет, причина в другом. Попробуйте еще раз.

– Чтобы покарать.

– Нет же! – резко вскричал О’Брайен изменившимся голосом. Внезапно лицо его стало одновременно строгим и оживленным. – Нет! Не просто вырвать у вас признание, не покарать. Знаете зачем? Чтобы исцелить! Сделать вас нормальным! Когда вы наконец поймете, Уинстон, что никто не покидает нас неисцеленным? На ваши дурацкие грешки нам плевать. Партию интересуют не действия, а помыслы. Мы не уничтожаем своих врагов, мы их меняем. Понимаете, что я имею в виду?

Он навис над Уинстоном. Снизу его лицо казалось огромным и ужасно уродливым. Вдобавок на нем сиял безудержный восторг, безумная одержимость. Сердце Уинстона сжалось. Сумей он, так вжался бы в койку еще глубже. Он был уверен, что сейчас О’Брайен повернет регулятор просто забавы ради. Однако О’Брайен отвернулся, походил туда-сюда и продолжил уже менее возбужденно:

– Прежде всего учтите вот что: здесь нет места мученикам. Вы наверняка читали про времена религиозных гонений. В Средние века инквизиция потерпела полное поражение. Она намеревалась искоренить ересь, а закончила тем, что ее увековечила. Взамен каждого еретика, сожженного на костре, вставали тысячи других. Почему так вышло? Потому что инквизиция убивала своих врагов в открытую, причем до того, как те раскаются, фактически еретиков убивали из-за того, что те упорствовали в ереси. Люди гибли, не желая отказываться от своих истинных убеждений. Естественно, вся слава доставалась жертве, а позор ложился на голову устроившего костер инквизитора. Позже, в двадцатом веке, появились так называемые тоталитарные режимы: немецкие нацисты и русские коммунисты. Русские искореняли ересь куда более жестоко, чем инквизиция. И они вообразили, будто усвоили ошибки прошлого; в любом случае они знали, что нельзя создавать мучеников. Прежде чем устроить показательный суд, они лишали свои жертвы человеческого достоинства: изнуряли пытками и одиночеством, пока те не превращались в жалких, изуродованных доходяг, которые признаются во всем, что им велят, возводят на себя напраслину, сваливают вину друг на друга, молят о пощаде. И все же через несколько лет история повторилась. Убиенные стали мучениками, их позор забылся. Опять-таки, почему? В первую очередь потому, что признания были явно вынужденными и лживыми. Мы подобных ошибок не допускаем. Все признания, которые звучат в этих стенах, – правда. И правдой их делаем мы. И самое главное – мы не позволяем мертвым восстать против нас. Не думайте, что грядущие поколения оценят вас по достоинству, Уинстон. Они о вас даже не услышат. Мы изымем вас из потока истории, превратим в газ и отправим в стратосферу. От вас не останется ничего – ни имени в архивах, ни памяти в головах живых. Вас уничтожат и в прошлом, и в будущем. Словно вас никогда и не было вовсе.

«Тогда зачем меня пытать?» – с горечью подумал Уинстон.

О’Брайен замедлил шаг, словно Уинстон произнес это вслух. Крупное, некрасивое лицо приблизилось, глаза чуть сузились.

– Вы думаете, раз уж мы намерены вас уничтожить, чтобы ничего из сказанного или сделанного вами не имело ни малейшего значения, то зачем утруждаться допросами? Вы ведь это подумали, верно?

– Да, – ответил Уинстон.

О’Брайен слегка улыбнулся.