1984

– Вы иногда думали, – заметил О’Брайен, – что мое лицо, лицо члена Внутренней Партии, выглядит усталым и изможденным. Что вы теперь думаете о вашей собственной физиономии? – Схватив Уинстона за плечо, он развернул его к себе лицом. – Смотрите теперь на ваше собственное состояние. Смотрите на мерзкую грязь, покрывающую все ваше тело. Смотрите на грязь между пальцами ног. Смотрите на отвратительную текущую язву над лодыжкой. А вам известно, что от вас воняет, как от козла? Возможно, вы перестали замечать этот смрад, потому что привыкли к нему… Или оцените собственное истощение. Видите? Я могу двумя пальцами – указательным и большим – обхватить ваш бицепс. Я могу переломить вашу шею, словно морковку. А вы знаете, что, оказавшись в наших руках, потеряли двадцать пять килограммов? Даже волосы ваши облезают клочьями. Вот! – Потянув Уинстона за волосы, он показал ему клок былой шевелюры. – Откройте рот. Осталось девять, десять… одиннадцать зубов. Сколько их было, когда вы попали к нам? A те немногие, что еще остались, выпадают сами собой. Вот, смотрите!

Он схватил могучими указательным и большим пальцами один из немногих оставшихся у Уинстона передних зубов и без особого труда вырвал его с корнем. Челюсть Уинстона пронзила острая боль. О’Брайен отбросил зуб в сторону.

– Вы гниете заживо, – объявил О’Брайен, – вы разваливаетесь на части. Что вы собой представляете? Мешок с грязью! А теперь повернитесь и посмотрите на себя еще раз. Видите эту тварь, взирающую на вас? Это последний человек. Ну а если вы человек, значит, таково и человечество. А теперь одевайтесь.

Уинстон начал одеваться медленными, неловкими движениями. До сих пор он не замечал, насколько исхудал и ослабел. В голове его билась одна-единственная мысль: он пробыл здесь дольше, чем представлял. А потом, пока он вползал в эти жалкие лохмотья, жалость к собственному погибшему телу овладела им. Не отдавая себе отчет в том, что делает, он опустился на небольшой табурет, стоявший возле ложа, и залился слезами. Уинстон осознавал собственное уродство, свой вызывающий отвращение вид – связка костей в грязном исподнем, – однако рыдал в ослепительно-белом свете и не мог остановиться.

О’Брайен почти с дружелюбием прикоснулся к его плечу.

– Но это не навсегда. Вы можете изменить свое положение в любой момент. Все зависит от вас.

– Ваших рук дело, – выдохнул сквозь рыдания Уинстон. – Это вы довели меня до такого состояния.

– Нет, Уинстон, вы сами довели себя до него. Вы пошли на это тогда, когда выступили против Партии. Все следствия содержались в одном этом поступке. С вами не случилось ничего такого, чего вы не предвидели… – Помолчав, он продолжил: – Мы победили вас, Уинстон. Мы сломали вас. Вы видели, на что стало теперь похоже ваше тело. Ваш ум находится в таком же состоянии. Не думаю, чтобы в вас осталась еще хотя бы частица гордости. Вас били, пороли, оскорбляли, вы визжали от боли, вы катались по полу в своей собственной крови и блевотине. Вы скулили и молили о пощаде, вы предали все и вся. Можете ли вы представить себе хотя бы одно-единственное падение, которого вы не совершили?

Уинстон прекратил рыдать, хотя слезы все еще текли из глаз. Посмотрев на О’Брайена, он сказал:

– Я не предал Юлию.

О’Брайен задумчиво взглянул на него.

– Да, – согласился он. – Да, это так. Действительно, вы не предали Юлию.

Особое почтение к О’Брайену, которого ничто не могло разрушить, вновь затопило сердце Уинстона. Какой же он интеллигентный человек, думал он, насколько же он интеллигентный! Не было никогда такого, чтобы О’Брайен не сумел понять, что ему сказано. Любой другой человек на белом свете возразил бы ему, что он ПРЕДАЛ и Юлию. Ибо чего только не выкладывал им под пыткой! Он рассказал им все, что знал о ней: ее привычки, характер, прошлую жизнь; описал в мельчайших подробностях все, что происходило на их свиданиях; все, что сказал ей, и все, что ответила она ему; рассказал о продуктах с черного рынка, о постельных развлечениях, об антипартийной настроенности… обо всем. И все же в том смысле, в котором он употребил это слово, он не предал ее. Он не перестал любить ее; чувства его к ней не изменились. О’Брайен понял его без пояснений.

– А скажите мне, – спросил Уинстон, – скоро ли меня расстреляют?

– Ну, это бывает не так быстро, – проговорил О’Брайен. – Вы у нас сложный случай. Но не теряйте надежды. Исцеляются все – рано или поздно. В конце концов мы вас расстреляем.

Глава 4

Он чувствовал себя много лучше. Он набирал вес, да и силы с каждым днем – если уместно говорить о днях – возвращались к нему.