1984

– Иногда, – продолжила она, – они угрожают тебе чем-то таким, чего ты не в силах вынести, о чем не можешь даже подумать. И тогда ты говоришь: не делайте этого со мной, сделайте с кем-то другим, сделайте это с тем-то и тем-то. Потом ты можешь даже вообразить, что вовсе не думала так, что сказала это из хитрости, для того лишь, чтобы они прекратили. Но это неверно. В тот момент, когда это случается, ты думаешь именно так. Ты думаешь, что не существует другого способа спасти себя, и ты действительно готова спастись подобным образом. Ты ХОЧЕШЬ, чтобы это случилось с другим человеком. Тебя не волнует то, что ему придется перенести. Ты думаешь только о себе.

– Ты думаешь только о себе, – как эхо повторил он.

– И после этого более не испытываешь прежних чувств к этому человеку.

– Да, – согласился он, – в тебе все меняется.

Говорить более было не о чем. Ветер пронизывал тонкие комбинезоны, продувал тела. Почти сразу стало как-то неловко сидеть здесь в молчании; к тому же просто сидеть было слишком холодно. Она сказала, что хочет успеть на поезд подземки, и встала, чтобы уйти.

– Мы должны снова встретиться, – проговорил он.

– Да, – согласилась она, – мы должны снова встретиться.

Сначала он нерешительно последовал за ней, держась чуть позади.

Они молчали. Она не пыталась избавиться от него, но шла таким шагом, чтобы он не сумел обогнать ее. Уинстон было решил, что проводит ее до станции подземки, однако сам процесс этого провожания под холодным ветром показался ему бессмысленным и невыносимым. Одолевало желание не столько уйти от нее, сколько вернуться назад в кафе «Под каштаном», – никогда еще оно не казалось ему настолько привлекательным, как в этот момент. Он с тоской вспомнил любимый угловой столик с газетой, шахматной доской и неиссякающим потоком джина. А самое главное, там будет тепло… В следующее мгновение он якобы случайно позволил группе прохожих отделить ее от него. Сделав не вполне искреннюю попытку догнать ее, он замедлил шаг, повернулся и направился прочь. Отойдя метров на пятьдесят, оглянулся. Народа на улице было немного, однако он не смог узнать ее. Она была одной из этой дюжины торопливых фигур. Быть может, ее погрузневшее, отвердевшее тело уже нельзя узнать со спины.

– Когда это происходит, ты действительно думаешь так, – сказала она.

Действительно, так он и думал. Он не просто сказал это – он пожелал, чтобы… он пожелал, чтобы ее, а не его отдали на растерзание этим…

Настроение музыки, сочившейся из телескана, переменилось. В ней появилась надтреснутая, насмешливая желтая нотка. A потом – быть может, не наяву, а лишь память отреагировала на схожесть мелодии – голос пропел:

Под каштаном нежно любя,
Я предал тебя, а ты меня…

Слезы вскипели в его глазах. Проходивший мимо официант заметил, что бокал его пуст, и вернулся с бутылкой джина.

Взяв в руки бокал, он принюхался. С каждым новым глотком зелье казалось все отвратительней на вкус. И тем не менее с ним он чувствовал себя как рыба в воде. В джине содержалась его жизнь, его смерть и его воскресение. Это джин каждый вечер повергал его в оцепенение, это джин возвращал к жизни каждое утро.

Он редко просыпался раньше одиннадцати. Пробуждался со склеившимися веками, пересохшим ртом и с явно перебитым позвоночником, не имея сил даже на то, чтобы подняться с постели, – и помогала ему только бутылка и чайная чашка, оставленные с вечера на столике возле кровати. Полуденные часы он проводил с бутылкой перед телесканом, не отрывая от него остекленевшего взгляда. Потом с пятнадцати часов до закрытия торчал как мебель в кафе «Под каштаном». Никого более не интересовало, что он там делает. Никакой звук не мог пробудить его, никакая передача не интересовала его. Кажется, пару раз в неделю он посещал пыльный и заброшенный с виду кабинет в Министерстве правды, где занимался кое-какой работой или ее подобием. Его зачислили в подкомитет подкомитета одного из бесчисленных комитетов, занимавшихся устранением мелких трудностей, возникавших при подготовке одиннадцатого издания словаря новояза. Все вместе они были заняты сочинением промежуточного отчета, однако в чем они отчитывались, он так и не смог понять. Тема их отчета каким-то образом была связана с вопросом, где надо ставить точку – внутри скобок или снаружи. В состав комитета входили еще четыре человека, подобные ему самому. Бывали такие дни, когда, собравшись вместе, они тут же расходились, согласившись с тем, что сделать что-то не представляется никакой возможности. Но случалось и так, что все брались за работу едва ли не с энтузиазмом, сочиняя памятные записки и соединяя их в длинные, впрочем, никогда не завершавшиеся меморандумы, и порой аргументы становились чрезвычайно сложными и запутанными, а тонкие рассуждения по поводу определений переходили в перебранки, ссоры и даже угрозы обратиться к высшим инстанциям. И тут вдруг жизнь разом покидала их, и они просто сидели за круглым столом, глядя друг на друга пустыми глазами, словно призраки, рассеявшиеся от петушиного крика.