1984

Из телескана истекала сказочная статистика. По сравнению с прошлым годом было изготовлено больше продуктов питания, больше одежды, больше мебели, больше кастрюль, построено больше домов, произведено больше топлива, больше кораблей, больше геликоптеров, больше книг, рождено больше младенцев – выросло все, кроме заболеваемости, преступности и числа умалишенных. Год за годом, минута за минутой все вокруг умножалось в числе, размере и количестве. Последовав недавнему примеру Сайма, Уинстон взял свою ложку и стал водить ею по струйке бледной жидкости, сочившейся по столу, стараясь придать ей какую-то форму, и при этом предавался скорбным рассуждениям о физической природе повседневной жизни. Неужели всегда все было так, как сейчас? Неужели у пищи был всегда именно такой вкус? Он окинул столовку взглядом. Невысокое людное помещение, грязные стены, засаленные прикосновениями бесчисленного множества тел; потрепанные металлические столы и стулья, расставленные так близко друг к другу, что невозможно было сесть, не соприкоснувшись с кем-то локтями… гнутые ложки, помятые подносы, кружки из грубого фаянса; кругом грязь… трещины всех поверхностей забиты жиром, и везде тошнотворная вонь, соединившая в себе едкие запахи дурного джина, скверного кофе, кислой похлебки и нестираной одежды. И сам желудок твой, и вся кожа твоя всегда наполнялись протестом, ощущением того, что тебя надули, выманили нечто такое, на что ты имел полное право. Конечно, память его не сохранила воспоминаний о каком-то другом прошлом. В любой момент, который он мог четко припомнить, всегда не хватало еды, или носков, или целых, без дырок, подштанников; мебель всегда оказывалась потрепанной и шаткой, комнаты – холодными, поезда подземки – переполненными; со стен новых домов пластами отваливалась штукатурка; хлеб существовал только черный, чай считался редкостью, под названием кофе скрывалась откровенная бурда; сигарет не хватало; задешево и в любом количестве можно было купить только синтетический джин. И хотя по мере старения тела ситуация становилась все хуже, не являлось ли подобное течение дел доказательством того, что жизнь НЕ течет по естественному для нее руслу, если сердце погружалось в мучения от всех неудобств, дефицитов и грязи, бесконечных зим, липких носков, никогда не работающего лифта, колючего мыла, холодной воды, рассыпающихся в руках сигарет и всегда мерзкой еды? Отчего все это может показаться человеку нестерпимым, если только не по подсказке доставшейся ему от предков наследственной памяти, свидетельствующей о том, что жизнь прежде была иной?

Он снова окинул столовку взглядом. Кругом были одни уроды… и уродами они останутся, если переодеть их во что-то другое, сменить эту рабочую спецовку, эти синие комбинезоны на что-нибудь другое… Поодаль в одиночестве сидел за столиком невысокого роста человечек – смешной, похожий на жучка. Он уже допивал кофе, глазки его подозрительно метались из стороны в сторону. Если не оглядываться по сторонам, думал Уинстон, то легко поверить, что прославляемый Партией идеал – высокие мускулистые юноши и полногрудые девицы, светловолосые, загорелые, беззаботные – действительно существует и даже преобладает в обществе. На самом деле большинство населения Первого Аэродрома составляли люди невысокие, темноволосые и некрасивые. Забавно было видеть, как умножался в министерствах тип жукообразных мужчин: невысоких, коренастых, коротконогих, преждевременно толстеющих, не идущих, а шныряющих, с маленькими глазками, взирающими с заплывших жиром невозмутимых лиц. Похоже, что такой человеческий тип наиболее приспособлен к жизни под властью Партии.

Сообщение Министерства достатка закончилось еще одним сигналом трубы и уступило место какой-то металлической музыке. Парсонс, в котором обстрел цифрами пробудил некий смутный энтузиазм, вынул изо рта трубку.

– Действительно, Министерство достатка хорошо потрудилось в этом году, – проговорил он, с видом знатока кивнув головой. – Кстати, Смит, старина… у тебя так и не нашлось бритвенных лезвий, которыми ты мог бы поделиться со мной?

– Ни единого, – ответил Уинстон, – сам шестую неделю одним и тем же бреюсь.

– Вот как… а я-то подумал, что стоит спросить у тебя.

– Жаль, но это так, – проговорил Уинстон.