1984

Крякающий голос за соседним столом, ненадолго смолкший, пока зачитывалось заявление министерства, вновь завел свою песню. По неведомой ему самому причине Уинстон вдруг подумал о миссис Парсонс с этими ее немытыми прядями волос и грязью, въевшейся в морщины на лице. Еще годика два, и эти милые дети сдадут свою мать в органы Госмысленадзора. Ее испарят. Сайма тоже. Как и самого Уинстона. То же самое ждет и О’Брайена. А вот Парсонса никто испарять не станет. И безглазого владельца крякающего голоса. Как и этих… жучков, ловко снующих в лабиринте коридоров министерств… их тоже никто распылять не будет. А еще темноволосую девицу – ту самую, из Литературного департамента… ее-то уж никто не тронет. Уинстону уже казалось, что чисто инстинктивным образом он точно знает, кому суждено жить, а кому – умереть, хотя различие между обеими категориями объяснить было невозможно.

И в этот самый момент сильный толчок прервал его размышления. Девушка, сидевшая за соседним столом, обернувшись вполоборота, смотрела на него… та самая, темноволосая… смотрела искоса, но с явным интересом. Заметив на себе ответный взгляд, она отвернулась.

Пот выступил на хребте Уинстона. Укол жуткого ужаса пронзил его. Тревога почти сразу улеглась, оставив после себя докучливую неловкость. Почему она наблюдает за ним? Почему старается попасть ему на глаза? К несчастью, он не мог вспомнить, сидела ли она уже за тем столом, когда он пришел, или подошла позже. Но, во всяком случае, вчера, во время Двухминутки Ненависти, она села сразу за ним, хотя никакой необходимости в этом не было. Вполне возможно, цель ее заключалась в том, чтобы слушать, как он себя ведет, достаточно ли громко кричит.

Вернулась и прежняя мысль: возможно, девушка не из органов Госмысленадзора, но просто шпионка-любительница, что было опаснее всего. Уинстон не знал, как долго она смотрела на него – наверное, не дольше пяти минут, но насколько тщательно он контролировал все это время выражение лица? Погружаться в свои мысли на людях или перед телесканом было чрезвычайно опасно. Малейшая подробность могла выдать тебя. Нервный тик, неосознанная тревога, привычка бормотать себе под нос – все, что могло быть понято как отклонение от нормы, как нечто такое, что нужно скрывать. В любом случае неуместное выражение на лице (недоверие при объявлении победы, к примеру) подлежало наказанию как совершенное преступление. В новоязе для таковых было предусмотрено особое слово: ЛИЦЕПРЕСТУПЛЕНИЕ.

Девица снова повернулась к нему спиной. Возможно, на самом деле она не преследует его, быть может, она два дня подряд сидит так близко к нему по чистой случайности. Сигарета погасла, и он аккуратно положил ее на краешек стола, чтобы докурить после работы, если сумеет не рассыпать оставшийся внутри табак. Вполне возможно, что эта особа за соседним столом действительно работает в органах, и ему суждено в один из трех ближайших дней оказаться в подвалах Министерства любви, однако сигарету следует докурить. Сайм сложил свой листок и убрал его в карман. Парсонс снова разглагольствовал.

– А я рассказывал тебе, дружище, – с ухмылкой проговорил он, не выпуская трубку из зубов, – как мои огольцы подожгли юбку старой рыночной торговки, потому что заметили, как она заворачивает сосиски в плакат с портретом ББ? Зашли ей за спину и подожгли юбку спичками. Кажется, сильно обожглась, не помню. Но мои-то стервецы каковы, а? Но просто и доходчиво! Отличную подготовку дают им теперь в Шпионерах… лучшую, чем в мои дни. А знаешь, чем их недавно наделили? Рупорами для подслушивания через замочную скважину! Мелкая моя вчера принесла такую штуку домой, опробовала ее у двери в гостиную и поняла, что слышит в два раза лучше, чем без нее. Конечно, это всего лишь игрушка, понятно. Но направляет их мысли в нужную сторону, так ведь?

В этот миг телескан испустил пронзительный свист, означавший, что пора возвращаться на рабочие места. Все трое вскочили на ноги, чтобы присоединиться к свалке перед дверями лифтов, и оставшийся табак высыпался из сигареты Уинстона.

Глава 6

Уинстон писал в дневнике:

Это произошло три года назад… темным вечером в узком переулке, возле одной из крупных железнодорожных станций. Она стояла возле двери в стене, под уличным фонарем, ничего по сути дела не освещавшим. Молодое лицо ее покрывал толстый слой косметики. На самом деле яркая краска и привлекла меня в ней: белая маска и алые губы на ней. Женщины Партии никогда не разрисовывали свои лица. На улице кроме меня никого не было, телесканов тоже. Она сказала: «Два доллара». И я…