1984

Ну почему все всегда происходит подобным образом? Почему он не мог обзавестись собственной женщиной вместо этих коротких и грязных эпизодов с интервалом в несколько лет? Однако подлинный любовный роман был практически немыслим. Женщины Партии все были на одно лицо. Целомудрие было врезано в их сердца столь же глубоко, как и верность Партии. Ранним воспитанием, играми и холодной водой, той чушью, которой засоряли их мозги в школах, Разведчиках и Юношеской лиге… лекциями, парадами, песнями, лозунгами и военной музыкой вытравлялась из них природная женская сущность. Рассудок твердил ему, что исключения обязаны существовать, однако сердце Уинстона уже не верило его уговорам. Все они, эти партийки, бесплодны, какими и воспитывала их Партия. А чего хотел он еще больше, чем быть любимым, так это разрушить стену добродетели, пусть и всего только раз во всей своей жизни. Успешно исполненный половой акт являлся восстанием. Желание становилось мыслепреступлением. И если бы он пробудил Катарину, то, по сути дела, совратил бы ее, пусть она и являлась его женой.

Однако повесть следовало дописать. Он снова взял ручку:

Я подкрутил фитиль, чтобы стало светлее. И когда увидел ее…

После полумрака и свет керосиновой лампы казался ярким. Теперь он видел эту женщину такой, какой она была. Уинстон шагнул к ней, а потом остановился под воздействием смеси ужаса и похоти. Он мучительно осознавал степень риска, которому подвергался, придя в эту подвальную комнатушку. Вполне возможно, что патруль арестует его, как только он выйдет отсюда: ради этого патрульные вполне могли ожидать его у двери. И если он уйдет, не выполнив того дела, ради которого явился сюда…

Это следовало записать, следовало исповедаться. При свете лампы он вдруг увидел, что женщина эта СТАРА. Косметика так плотно покрывала ее лицо, что казалось, оно вот-вот треснет, как картонная маска. В волосах ее белела седина; но самым жутким было то, что в приоткрывшемся рту ее он не увидел ничего, кроме черной пустоты. В нем не осталось ни единого зуба.

И он поспешно написал корявыми буквами:

Так при свете я понял, что имею дело со старухой лет пятидесяти, если не больше. Но я шагнул вперед и сделал то, что хотел.

Уинстон снова прижал пальцы к глазам. Он записал эти слова, но облегчения от этого не испытал. Излечения не произошло. Желание орать во всю глотку грязные слова было таким же сильным, как раньше.

Глава 7

– Если еще есть надежда, – написал Уинстон, – искать ее надо в пролах.

Если еще есть надежда, то только в пролах, потому что лишь в этой кишащей, обойденной вниманием массе, составляющей 85 процентов населения Океании, может возникнуть сила, способная уничтожить Партию. Ее невозможно ниспровергнуть изнутри. Враги Партии, если таковые еще есть, никак не могли не то что собраться вместе, но даже найти друг друга. Если легендарное Братство и существует, чего нельзя исключить, трудно представить, что члены его могут собираться больше чем по двое-трое. Бунт могли усмотреть во взгляде, интонации голоса или даже в случайно произнесенном слове. Но пролам, если только они сумеют каким-то образом осознать свою собственную силу, не придется устраивать заговоры и собираться в подпольях. Им нужно будет только подняться на ноги и встряхнуться – так, как лошадь разгоняет слепней. При желании они могли бы сокрушить Партию уже завтра утром. Придет ли это им в голову рано или поздно? И все же…

Уинстон вспомнил, как однажды шел по людной улице, и вдруг спереди, из ближайшего переулка, до него донесся дружный крик сотен женских голосов… громогласный, полный гнева и отчаяния вопль, низкое и грудное гудение «о-o-o-o-o!», похожее на звон колокола. Сердце подпрыгнуло. Началось, подумал он.