1984

Спустя некоторое время после их освобождения Уинстон собственными глазами увидел всех троих в кафе «Под каштаном». Он помнил то смешанное с ужасом восхищение, с которым следил за ними краем глаза. Все трое были много старше него… так сказать, осколки древнего мира, едва ли не самые последние великие фигуры, оставшиеся от героических дней Партии. Блеск подпольной деятельности и гражданской войны еще озарял их. Хотя в то время события и даты уже начинали терять определенность, ему казалось, что их имена он услышал значительно раньше, чем имя Большого Брата. Однако они оставались преступниками, врагами, неприкасаемыми и совершенно точно были обречены на смерть в ближайший год или два. Никто из попавших в руки органов Госмысленадзора не мог высвободиться из них. Они были трупами, ожидавшими часа, когда их отправят назад, в могилу.

Все столики возле них оставались незанятыми: показываться возле таких людей неразумно. В молчании сидели они перед бокалами настоянного на гвоздике джина, фирменного напитка кафе. На Уинстона наибольшее впечатление из всех троих произвела внешность Резерфорда, который некогда являлся знаменитым карикатуристом, и яркие и жестокие рисунки его помогли воспламенить общественное мнение до и во время Революции. Карикатуры, подписанные его именем, до сих пор, пусть и не часто, появлялись в «Таймс». Имитируя его раннюю манеру, они тем не менее выглядели странно безжизненными и неубедительными. Сюжеты их всегда оказывались перепевом прежних тем: трущобы, голодающие дети, уличные бои, капиталисты в цилиндрах – даже на баррикадах эти люди не могли отказаться от своих шляп в бесконечной и безнадежной попытке вернуться в прошлое. Резерфорд был колоссом, увенчанным гривой жирных седых волос, с бугристым лицом, с толстыми негроидными губами… В свое время он был, наверное, невероятно силен; но теперь огромное тело его осело, склонилось, распухло, распадалось во всех возможных направлениях. Он как будто рассыпался на глазах, производя впечатление рушащейся горы.

В это время суток народа здесь было мало… пятнадцать часов дня. Уинстон не мог теперь вспомнить, по какой причине он оказался в кафе в подобный час. Заведение пустовало, из телесканов сочилась жестяная музыка, они сидели в своем углу почти не шевелясь, не открывая ртов. Официант по собственной инициативе принес им новые бокалы с джином. На соседнем столике была разложена шахматная доска и расставлены фигуры, однако партия так и не началась. A потом, где-то через полминуты, что-то произошло с телесканами. Мелодия, которую они играли, переменилась, да и сам ее настрой тоже. Эти изменения было трудно передать словами. В нее проникла особая, надтреснутая, идиотская и насмешливая нотка (про себя Уинстон назвал ее желтой нотой). A потом голос в телескане запел:

Под каштаном, нежно любя,
Я предал тебя, а ты меня.
Ты мне лгала, и лгал тебе я
Под каштаном, нежно любя.

Опальная троица не шелохнулась. Но когда Уинстон вновь посмотрел на искалеченное лицо Резерфорда, то заметил, что глаза его наполнились слезами. И впервые, с неким внутренним трепетом, еще не понимая ПРИЧИНЫ, вызвавшей эту дрожь, он заметил, что у Аронсона и Резерфорда сломаны носы.

Вскоре все трое снова оказались под арестом. Выходило, что они затеяли новый заговор – сразу, как только их выпустили на свободу. На втором процессе они опять покаялись во всех прежде сделанных преступлениях, добавив к ним и целую цепочку новых. Их казнили, а участь зафиксировали в анналах Партии в назидание потомкам. Примерно пять лет спустя, в 1973-м, разворачивая сверток документов, прилетевший на его стол по пневмопочте, Уинстон обнаружил среди прочих бумаг листок – должно быть, случайно оказавшийся между ними и забытый там. Значение его он понял сразу, как только развернул. Это была первая страница номера «Таймс» приблизительно десятилетней давности, точнее, верхняя половина ее, даже с датой, и на ней была напечатана фотография делегатов, отправленных на какое-то проходившее в Нью-Йорке партийное мероприятие. Видное место в середине группы занимали Джонс, Аронсон и Резерфорд. Их невозможно было не узнать, к тому же имена были указаны под снимком.

Однако на обоих процессах они показали, что в этот самый день находились в Евразии: с тайного аэродрома в Канаде вылетели куда-то в Сибирь, где встретились с представителями Евразийского Генерального штаба и передали им важные государственные тайны. Дата застряла в памяти Уинстона потому, что совпала с днем летнего солнцестояния; впрочем, в любом случае история эта наверняка была записана во многих источниках. Вывод можно было сделать только один: все признания эти являются ложью.