1984

Конечно, само по себе это не было открытием. Уже в то время Уинстон не допускал мысли, что люди, уничтожавшиеся в ходе чисток, и в самом деле совершали те преступления, в которых их обвиняли. Однако перед ним находилось подлинное свидетельство; фрагмент отмененного прошлого, подобный ископаемой окаменелости, обнаруженной в неправильном слое и тем самым разрушающей геологическую теорию. Этот факт способен был разнести Партию на атомы, если бы существовала возможность опубликовать его, а заодно и растолковать значение.

Уинстон продолжил работу. Как только он увидел этот снимок и понял его значение, то сразу же прикрыл его листком бумаги. К счастью, когда он разворачивал задание, фото оказалось вверх ногами для возможных наблюдателей с телескана.

Поместив блокнот на колено, он отодвинул кресло как можно дальше от телескана. Сохранять на лице бесстрастную маску было несложно, даже за собственным дыханием можно было уследить, хотя и с усилием, однако сердцебиения тебе не подвластны, а телескан достаточно тонкая штука и способен уловить их. Выдержав минут десять по собственному счету, опасаясь, что какой-нибудь инцидент – хотя бы внезапный сквозняк над рабочим столом – может предать его, измученный страхом, он наконец, не раскрывая фото, вместе с прочими ненужными бумагами отправил его во врата забвения… через какую-то минуту оно превратится в пепел.

Это было лет десять или одиннадцать назад. Возможно, сегодня Уинстон сохранил бы эту фотографию. Интересно: сам тот факт, что он держал ее в руках, сохранял значение для него даже теперь, хотя само фото и запечатленное на нем событие превратились в воспоминание. Неужели власть Партии над прошлым станет менее прочной, подумал он, оттого, что реальное в прошлом, но уничтоженное ныне свидетельство НЕКОГДА СУЩЕСТВОВАЛО?

Однако теперь это фото, даже если каким-то образом восстановить его из пепла, никаким свидетельством служить не может. Когда он сделал свое открытие, Океания уже не воевала с Евразией, и, возможно, трое казненных людей предавали свою страну агентам Востазии. С тех пор альянсы менялись неоднократно – два или три раза, трудно было упомнить сколько. Вполне вероятно, что признания переписывались раз за разом до тех пор, пока реальные имена и даты не переставали иметь какое-то значение. Прошлое не просто изменялось, оно изменялось постоянно. Но самым большим кошмаром во всем этом был для Уинстона тот факт, что он так и не понял, зачем был предпринят этот чудовищный обман. Текущая выгода от фальсификации прошлого очевидна, но ее конечная цель ускользала от него. Снова взяв перо, он написал:

Я знаю КАК, но не понимаю ЗАЧЕМ.

Как уже нередко случалось, Уинстон задумался, не лунатик ли он. Быть может, этим словом называют тех, кто остается в меньшинстве, в одиночестве. Некогда только безумцы веровали в то, что Земля обращается вокруг Солнца; сегодня лишь сумасшедший считает, что прошлое нельзя изменить. Возможно, лишь он ОДИН на всем свете так считает, ну а если он находится в единственном числе, тогда все ясно: безумен. Впрочем, ужас собственного сумасшествия не производил на него особого впечатления: истинный ужас заключался в том, что ошибаться мог и он сам.

Взяв детский учебник истории, Уинстон посмотрел на портрет Большого Брата на фронтисписе. Гипнотический взгляд был устремлен прямо ему в глаза. Похоже было, что на тебя давит некая чудовищная сила – проникающая внутрь черепа, долбящая прямо в мозг, страхом изгоняющая твои собственные верования, едва ли не убеждающая тебя не верить собственным чувствам. Настанет день, когда Партия объявит, что дважды два-пять, и тебе придется в это поверить. И утверждение это они сделают рано или поздно: этого требовала сама логика их позиции. Их философия по умолчанию отрицала не только справедливость практики, опыта, но и само существование внешней реальности. Здравый смысл становился здесь ересью ересей. И ужасало не столько то, что тебя могут убить за инакомыслие, сколько то, что они могут оказаться правы.

Ибо, в конце концов, откуда нам известно, что дважды два – действительно четыре? Или что сила тяготения действительно существует? Или что прошлое неизменно? Но если прошлое и внешний мир существуют только в твоем мозгу, а мозг управляем извне, что тогда?

Но нет! Отвага внезапно, как бы сама собой, окрепла в нем. Ни с того ни с сего в его памяти возникло лицо О'Брайена. Теперь Уинстон не сомневался, что тот на его стороне. Он писал свой дневник для О’Брайена… писал О’Брайену: не как беспорядочное, невесть кому адресованное письмо, которое никто не прочтет, но как письмо, адресованное вполне определенной личности и оттого имеющее конкретную окраску.