1984

Юлия в некоторых вопросах обнаруживала большую проницательность, чем Уинстон, и, во всяком случае, меньшую восприимчивость к партийной пропаганде. Однажды он в какой-то связи помянул войну с Евразией, и она удивила его, мимоходом заметив, что, с ее точки зрения, никакой войны нет. А ракетные бомбы направляет на Лондон само правительство Океании, «чтобы люди не переставали бояться». Подобная мысль никогда не приходила ему в голову. Однажды он даже позавидовал Юлии, когда она сказала, что на Двухминутках Ненависти самое трудное для нее – не расхохотаться. Однако она вступала в конфликт с учением Партии только в тех случаях, когда оно задевало ее собственные интересы, и нередко была готова принять официальную мифологию просто потому, что различие между правдой и ложью казалось ей несущественным. Она, например, верила – на основании школьного курса истории – в то, что аэропланы изобрела Партия. (В его собственные школьные дни, в конце пятидесятых, насколько помнил Уинстон, претензии Партии ограничивались геликоптерами; дюжину лет спустя, когда в школе училась Юлия, они распространились на аэропланы; еще одно поколение – и Партия объявит, что изобрела паровую машину.) И когда он сказал Юлии, что аэропланы существовали еще до его рождения и задолго до Революции, факт этот показался ей абсолютно неинтересным. В конце концов, какая разница, кто изобрел аэропланы? Куда больше его шокировало, когда по ее случайной реплике он понял, что Юлия не помнит о том, что всего четыре года назад Океания воевала с Востазией, а с Евразией, напротив, пребывала в мире. Она считала всю эту войну вымышленной, однако явно не обратила внимания на то, что имя врага изменилось.

– А мне казалось, что мы всегда воюем с Евразией, – заметила она рассеянным тоном, что несколько испугало его. Аэропланы были изобретены задолго до ее рождения, однако смена врага была произведена всего четыре года назад, когда она уже была взрослой женщиной. Уинстон спорил с ней на эту тему почти четверть часа и наконец сумел расшевелить ее память настолько, что она действительно вспомнила, что когда-то врагом считалась Востазия, а не Евразия. Однако и этот вопрос показался ей незначительным.

– Кого это интересует? – нетерпеливо проговорила Юлия. – Всегда у них идет какая-то война, и каждый понимает, что все военные новости являются ложью.

Иногда он рассказывал ей об Архивном департаменте и о том наглом мошенничестве, которым занимается там. Подобная информация не приводила ее в ужас. Она не ощущала, что под ногами ее разверзается пропасть, оттого что ложь становится правдой. Он рассказал ей печальную повесть о Джонсе, Аронсоне и Резерфорде, о том листке бумаги, который однажды прошел через его руки. Рассказ не произвел на нее никакого впечатления. Юлия сначала даже не поняла, в чем тут дело.

– Ты с ними дружил? – спросила она.

– Нет, я даже не знал их. Они были членами Внутренней Партии, и к тому же они много старше меня. Это были люди из прошлого, из лет, предшествовавших Революции. Я знал их только в лицо.

– Тогда что же тебя так взволновало? Людей убивают постоянно, правда ведь?

Он попытался растолковать ситуацию:

– Это был особенный случай. Дело не в том, что кого-то там убили. Ты понимаешь, что они на самом деле уничтожают прошлое начиная со вчерашнего дня? Если оно где-то и сохраняется, то всего лишь в немногих материальных предметах, лишенных словесного пояснения, как вот эта самая наша стекляшка. Мы уже не знаем буквально ничего о Революции и о предшествовавших ей годах. Вся информация уничтожена и сфальсифицирована, все книги переписаны и исправлены, в каждую картину внесены нужные изменения, каждый памятник, каждая улица, каждый дом переименованы, исправлена каждая дата. И процесс этот не прекращается ни на день и ни на минуту. История остановилась. Существует лишь бесконечное настоящее, в котором Партия всегда права. Я, конечно, знаю, что прошлое изменено, однако никогда не сумею доказать этого, несмотря на то что сам лично занимаюсь этой фальсификацией. После того как она произведена, никаких доказательств уже не остается. Единственные свидетельства заключены в моей голове, и я не могу с какой-то степенью уверенности сказать, существует ли на свете хотя бы один человек, разделяющий мои воспоминания. Всего один лишь раз в своей жизни я располагал конкретным свидетельством настоящего прошлого… через годы и годы после самого события.

– И что хорошего из этого вышло?

– Конечно ничего, потому что я постарался избавиться от этого свидетельства через несколько минут. Но если бы подобное доказательство попало ко мне в руки сейчас, я бы сохранил его.

– Ну, а я не стала бы этого делать! – возразила Юлия. – Я готова рискнуть только ради чего-то стоящего, но не ради старого газетного листка. Ну и что бы ты стал с ним делать, если бы сумел сохранить?