1984

Когда исчез отец, мать не стала удивляться или сильно горевать, но с ней приключилась разительная перемена. Она как будто полностью упала духом. Даже Уинстону было ясно, что мать ждет чего-то неизбежного. Она делала все необходимое – готовила, стирала, штопала, застилала постель, подметала пол, протирала каминную доску – всегда очень медленно, безо всякой легкости в движениях, словно марионетка, вдруг решившая двигаться по собственной воле. Ее крупная красивая фигура как бы сама собой проваливалась в покой. Целыми часами она теперь просиживала неподвижно на краю постели, нянча его младшую сестренку, – крохотную, болезненную двух- или трехлетнюю молчаливую девочку, худоба которой превратила детское личико в обезьянью мордочку. Иногда она обнимала Уинстона и, ничего не говоря, прижимала к себе. Несмотря на собственную юность и эгоизм, он прекрасно понимал, что подобные нежности каким-то образом связаны с тем не упоминаемым вслух событием, которое должно было вот-вот произойти.

Он помнил комнату, в которой они жили: темную, затхлую, наполовину занятую огромной кроватью, застеленной белым покрывалом. В каминной решетке располагалась газовая розетка, на полке хранились продукты, на площадке за дверью находилась керамическая раковина, общая для нескольких комнат. Уинстон помнил изящную фигуру матери, склонявшуюся над огнем: она помешивала что-то в кастрюльке. Но более всего помнил свой постоянный голод и постыдные для него баталии, разыгрывавшиеся во время трапез: он ныл, спрашивал, почему у них нет еды, кричал и бросался на нее с кулаками (даже помнил интонации ее голоса, надтреснутого раньше времени, а иногда становившегося неожиданно гулким); подчас с жалким пафосом он пытался выцыганить добавку к своей порции. Мать была готова давать ему как можно больше еды. Она считала правильным, что он, мальчик, должен получать больше всех, однако, сколько бы она ни давала сыну, он неизменно просил все больше и больше. За каждой трапезой она молила его не быть эгоистом и помнить о том, что сестренка больна и тоже хочет есть. Он кричал от злобы, когда она переставала раскладывать еду, пытался вырвать у нее из рук половник и ложку, таскал куски с тарелки сестры.

Он понимал, что обрекает сестру и мать на голод, но не мог ничего с собой поделать; даже полагал, что имеет право на это. Настойчивое чувство голода, властвовавшее над ним, оправдывало его. Между трапезами, если мать не стояла на страже, Уинстон постоянно лазил на полку за чем-нибудь съестным.

В один прекрасный день объявили раздачу шоколада, которой не было уже несколько недель или месяцев. Он отчетливо помнил эту драгоценную шоколадку весом в две унции (в те дни унции были еще в ходу), выданную на всех троих. Было очевидно, что ее разделят на три равные части. Вдруг словно со стороны Уинстон услышал свой громкий голос, утверждавший, что весь шоколад следует отдать ему. Мать сказала, чтобы он не жадничал. Начался долгий и нудный спор, вращавшийся вокруг одной и той же темы, перемежавшийся криками, визгом, слезами, увещеваниями, обещаниями. Его крошечная сестренка, обеими руками вцепившаяся в мать, словно маленькая обезьянка, смотрела на него через плечо большими скорбными глазами. В конце концов мать отломила три четверти плитки и дала их Уинстону, а оставшуюся четверть – его сестре. Малышка взяла кусочек и смотрела на него тусклым взглядом, быть может, не понимая, что это такое. Уинстон застыл на месте, наблюдая за ней. А потом внезапно подскочил к сестре, выхватил шоколадку из ее руки и бросился к двери.

– Уинстон, Уинстон! – окликнула его мать. – Вернись! Отдай сестре ее шоколадку!

Он остановился, но возвращаться не стал. Мать с тревогой всматривалась в его лицо. Даже сейчас, обдумывая случившееся, он не знал, какое событие вызревало. Сестра, осознав, что у нее что-то отобрали, заскулила тоненьким голоском. Мать обняла девочку и прижала ее лицом к своей груди. Что-то в этом жесте подсказало ему, что сестра умирает. Повернувшись, он бросился бегом вниз по лестнице, ощущая, как тает шоколадка в руке.

Мать он больше никогда не видел. Сожрав шоколадку, Уинстон почувствовал легкий стыд и несколько часов проболтался на улице, пока голод не погнал домой. Вернувшись, он обнаружил, что мать исчезла. В то время такие исчезновения уже начинали входить в норму. Все прочее, кроме матери и сестры, осталось на месте. Они не взяли с собой никакой одежды, даже пальто матери. И Уинстон по сей день не испытывал полной уверенности в том, что его мать мертва. Вполне возможно, что ее просто отправили в трудовой лагерь строгого режима. Что касается сестры, ее, по всей видимости, поместили, как и самого Уинстона, в одну из колоний для беспризорных детей (Исправительные центры, как их называли), умножившихся в результате гражданской войны, или же увезли в трудовой лагерь вместе с матерью… а может, просто оставили где-то умирать.