1984

– Уинстон, мы управляем жизнью на всех уровнях. Ты воображаешь, что существует некая человеческая природа, которая возмутится нашими планами и взбунтуется против нас. Но человеческую природу создаем мы. Человек ко всему приспосабливается. Или ты вернулся к своей старой идее, что пролетарии или рабы поднимутся и свергнут нас? Выкинь из головы. Они беспомощны, как животные. Человечество – это Партия. Те, кто вне ее, – вне человечества; они не имеют значения.

– Плевать. В конце концов они вас побьют. Рано или поздно разберутся, кто вы такие, и разорвут вас в клочья.

– Разве ты видишь какие-то признаки, что к этому идет? Какие-то причины для такого развития событий?

– Нет. Я в это верю. Я просто знаю – у вас не выйдет. Есть на свете что-то – не знаю, какой-то дух, какая-то сила – то, что вам не победить.

– Ты веришь в бога, Уинстон?

– Нет.

– Тогда что за сила нас победит?

– Не знаю. Сила человеческого духа.

– А себя ты считаешь человеком?

– Да.

– Если ты человек, Уинстон, ты последний человек. Такие, как ты, вымерли; мы пришли на ваше место. Ты понимаешь, что ты один? Ты вне истории, тебя не существует.

Тон О’Брайена изменился, он заговорил более резко:

– Ты чувствуешь моральное превосходство над нами, такими лживыми, такими жестокими?

– Да, чувствую.

О’Брайен замолчал. Послышались еще два голоса. Через несколько секунд Уинстон узнал в одном из них свой собственный. Это включилась запись его разговора с О’Брайеном в тот вечер, когда он вступил в Братство. Он услышал, как клянется лгать, красть, подделывать документы, убивать, распространять наркотики, способствовать проституции, заражать венерическими болезнями, плескать детям в лицо серную кислоту. О’Брайен нетерпеливо махнул рукой, словно говоря, что дальнейшая демонстрация бессмысленна. Он повернул выключатель, и голоса прекратились.

– Встань с койки, – сказал О’Брайен.

Крепления ослабли. Уинстон опустил ноги на пол и встал, покачиваясь.

– Последний человек, – сказал О’Брайен. – Хранитель человеческого духа. Сейчас увидишь себя таким, какой ты есть. Раздевайся.

Уинстон развязал бечевку, стягивавшую комбинезон. Молнию из него давно вырвали. Он не помнил, снимал ли хоть раз с момента ареста всю одежду. Под комбинезоном обнаружились грязные желтоватые лохмотья – остатки белья. Сбросив их на пол, он заметил в глубине комнаты трехстворчатое зеркало, шагнул к нему – и застыл как вкопанный. У него вырвался крик.

– Ну же, – сказал О’Брайен. – Встань между створками. Насладись и видом сбоку.

Остановил Уинстона ужас. Навстречу ему шло согбенное существо, серое, костлявое, страшное само по себе, а не только потому, что Уинстон узнал в нем себя. Он подошел ближе к зеркалу. Из-за сгорбленной спины особенно выдавалось вперед лицо – унылое лицо арестанта с шишковатым лбом, переходящим в лысину, кривым носом и перекошенными от побоев скулами. Глаза глядели дико и затравленно. Щеки иccечены морщинами, рот ввалился. Это, конечно, его лицо, но Уинстону показалось, что оно изменилось сильнее, чем он изменился внутренне. Оно выражает не те чувства, которые он испытывает.

Теперь у него появилась лысина. Сперва ему показалось, что еще и седина, но лишь из-за посеревшей кожи. В ее поры повсюду, кроме рук и лица, въелась застарелая грязь. Под грязью всюду виднелись красные шрамы, а над лодыжкой облезающая кожа окружала воспаленную мякоть трофической язвы. Но страшнее всего – эта худоба. Грудная клетка сделалась узкой, как у скелета. Ноги так отощали, что стали толще в коленках, чем в бедрах.

Теперь он понимал, что О’Брайен хотел сказать про вид сбоку. Позвоночник выгнулся в удивительную дугу. Тощие плечи вылезли вперед, а грудь превратилась во впадину, костлявая шея, казалось, вот-вот сложится пополам под тяжестью черепа. Тело человека лет шестидесяти, страдающего от какой-то жуткой болезни.

– Вот ты иногда думал, – сказал О’Брайен, – что мое лицо, лицо члена Внутренней партии, выглядит старым и измученным. А про свое собственное что скажешь?

Он схватил Уинстона за плечо и развернул к себе.

– Посмотри, в каком ты состоянии, – сказал он. – Взгляни, какой ты весь чумазый. Погляди на грязь между пальцами на ногах, на эту мокнущую язву на лодыжке. Ты в курсе, что от тебя воняет, как от козла? Уже наверняка притерпелся. Посмотри, как ты исхудал. Гляди-ка, я могу обхватить пальцами твой бицепс! И могу сломать тебе шею, как морковку. Ты знаешь, что потерял у нас двадцать пять кило? А волосы – сами лезут, даже дергать не надо. Смотри! – Он схватил Уинстона за волосы и предъявил вырванный клок. – Открой-ка рот. Девять, десять – одиннадцать зубов осталось. А сколько было, когда ты к нам попал? Да и эти еле держатся. Вот!

Он ухватился сильными пальцами за один из оставшихся передних зубов. Десна отозвалась пронзительной болью. О’Брайен выдернул расшатавшийся зуб с корнем и швырнул через всю камеру.